Однако загадочные события этим не исчерпывались. В тот же день освящали крещенскую воду. Николай II с семьей, со всем двором, духовенством вышел на Иордань возле Зимнего дворца. Орудия Петропавловской крепости по традиции дали салют холостыми, но одно из них почему-то оказалось заряжено картечью! И было нацелено на царский павильон на Неве. Только по случайности заряд ударил по той части павильона, где никого не было, и по стеклам дворца. Был легко ранен один городовой, и фамилия его оказалась Романов. Чьи проклятия и заклинания сопутствовали выстрелу? Чьи молитвы отвели его?

Дело списали на халатность. Причем царь лично добился, чтобы офицер Карцев, командовавший расчетом злополучной трехдюймовки, не был наказан. Но свою семью после такой встряски Николай II решил увезти в Царское Село. Покинул столицу. А по его дневникам за 6, 7, 8 января видно, что министр внутренних дел скрыл от него нарастающую угрозу, докладывал в сглаженном виде. Там встречается лишь краткое упоминание, что бастуют заводы. Только 8 января появляется запись: «Слышно, что рабочими руководит какой-то священник Гапон». Но опять ни о какой серьезной угрозе речи нет.

А между тем 8 января обстановка накалилась. Руководители движения объезжали город, выступали на митингах, и Гапон откровенно двурушничал. Там, где рабочие были настроены мирно, он успокаивал народ, что никакой опасности нет, царь примет петицию и все будет хорошо. А там, где настроение было революционным, говорил: если Николай II отвергнет требования, «тогда нет у нас царя». Вырабатывались сигналы. Сам Гапон позже писал об этом. Если он после переговоров с государем махнет рабочим белым платком, то требования приняты. Если махнет красным, люди поднимают красные флаги и начинают общий бунт.

Но и сами требования были подменены. Вместо экономических, которые вырабатывались рабочими, Рутенберг, Горький и другие советники Гапона подготовили политический ультиматум. Вечером 8 января священник засел вместе с ними под охраной вооруженных боевиков и редактировал окончательный текст петиции. «Немедленно повели созвать представителей земли русской… Повели, чтобы выборы в Учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов. Это самая наша главная просьба, в ней и на ней зиждется все, это главный и единственный пластырь для наших ран». Затем было еще тринадцать пунктов — гражданские свободы, равенство без различия вероисповедания и национальности, ответственность министров «перед народом», политическая амнистия, прекращение войны с Японией на любых условиях и даже отмена всех косвенных налогов (которые нацеливались вовсе не на простонародье, а на богатых людей). Кончалась петиция: «Повели и поклянись исполнить их… А не повелишь, не отзовешься на нашу просьбу — мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом».

О том, что творилось, не знал царь, но отлично знали за границей. Еще 7 января в Чикаго в доме Крейна Милюков дал интервью американским журналистам, и газеты в США вышли с сенсационными заголовками: «России предстоит грандиозное кровопролитие. Московский профессор говорит о революции». Милюков уверенно предсказывал: «Через два дня в России будет великое кровопролитие. Если каким-то образом в воскресенье удастся предотвратить огромное скопление масс перед Зимним дворцом, то оно состоится в другой части Санкт-Петербурга». Пояснял, что это будет началом революции, что все классы русского народа настроены свергнуть самодержавие. А корреспондент парижской «Юманите» Авенар 8 января в восторге писал: «Резолюции либеральных банкетов и даже земств бледнеют перед теми, которые депутация рабочих попытается завтра представить Царю».

Правительство тоже узнало, что готовится провокация. Манифестация была запрещена. Для предотвращения шествий вызвали войска. Гапон и другие организаторы были в курсе. Но рабочих они не оповестили. Вместо этого большая делегация общественных деятелей во главе с Горьким поздно вечером отправилась к министру внутренних дел — настаивать, чтобы войсковые кордоны отменили, пропустили рабочих к Дворцовой площади, и доказывать, что все будет благопристойно.

Пропускать шествия было никак нельзя. Это означало бы «мирный» захват всего центра столицы, дворца, правительственных учреждений, первую в истории «бархатную» революцию — полиция доложила и о красных флагах, и об участии вооруженных дружин.

Однако и поведение представителей власти оказалось весьма сомнительным. Святополка-Мирского на месте не оказалось. Делегацию принял его товарищ (заместитель), начальник корпуса жандармов Рыдзевский. Он заявил, в общем-то, правильно — обращаться следует не к правительству, а к организаторам. Если запрещенной манифестации не будет, никакой опасности кровопролития нет. Но такой ответ Горького со товарищи не устраивал. Они отправились к премьер-министру Витте. А тот дал уклончивый ответ. Дескать, он не осведомлен, что предпринимают органы охраны правопорядка, и вообще этот вопрос не в его компетенции. Предложил еще раз обратиться к Святополк-Мирскому, тут же связался с ним по телефону. Однако тот сказал, что ему все известно и во встрече с делегатами нет необходимости.

Но при этом и широкого оповещения рабочих, что шествия будут пресекаться вооруженной силой, налажено не было. Объявлений вывесили мало, о них многие не знали. Когда Гапон в окружении боевиков засел редактировать петицию, противозаконные действия были уже налицо. Полиция предложила арестовать его. Но градоначальник Фуллон, узнав о вооруженной охране священника, пришел в ужас, что произойдет стрельба, кровопролитие, и запретил какие-либо действия.

Утром 9 января с рабочих окраин выступили огромные колонны, общее количество достигало 300 тыс. человек. В два часа они должны были сойтись у Зимнего дворца. Причем шествие сперва выглядело вовсе не верноподданническим. Рядом с Гапоном находился Рутенберг, он был вооружен. Среди эсеров обсуждался вариант: во время встречи с царем стрелять в него. Хотя Гапон был решительно против. Предупреждал: если на царя будут какие-то покушения, он тут же покончит жизнь самоубийством (весьма странные мысли для священника). Но сам он шел в цивильной одежде и тоже имел револьвер (как он писал, на случай самоубийства).

Приехали партийные отряды из других городов, кое-где подняли красные флаги. Но большинство рабочих было настроено совсем не революционно, потребовало убрать их. Организаторы уловили эти настроения. Колонна, которую Гапон и Рутенберг вели от Нарвской заставы, остановилась возле церкви Казанской иконы Божьей Матери. Решили здесь взять хоругви, кресты, иконы. Староста храма отказал, но по указанию предводителей люди силой вломились в церковь и забрали, что им нужно. Это была импровизация, но она оказалась удачной. Шествию придали патриотически-духовный вид. Только здесь Гапон надел облачение священника, очевидно взятое в храме.

Однако на Обводном канале дорогу преградил кордон солдат. От манифестантов потребовали разойтись. Предупредили — иначе будет открыт огонь. Эти предупреждения звучали трижды, но их не слушали. Только подняли плакат: «Солдаты, не стреляйте в народ» (как видим, и его изготовили заранее). А активисты подстрекали: «Нас не пускают к царю!» Призывали прорываться. Оцепление дало залп в воздух. Ряды рабочих дрогнули, остановились. Но предводители с пением двинулись дальше, увлекая толпу за собой. Еще немного — и солдат раздавили бы или растерзали. Тогда винтовки ударили по людям.