Байеру по-прежнему хотелось курить. Он постепенно впадал в отчаяние. Кроме того, ему стало холодно. На несколько минут на его лицо вернулся румянец, но теперь оно снова побледнело. Лица защитников периметра были загорелыми от частого нахождения на солнце, и поэтому по контрасту с ними лицо раненого казалось особенно бледным. В его плече теперь пульсировала боль, отдаваясь во все тело. Байера терзала жуткая мысль — всего несколько сантиметров выше, и пуля угодила бы не в плечо, а впилась ему в голову Вот теперь ему стало по-настоящему страшно.

Фрайтаг решил, что Байер может передвигаться самостоятельно, хотя не до конца был уверен в своих силах. Выглядел он не очень хорошо. Фрайтаг захотел поднять и поставить раненого на ноги, по крайней мере попытаться сделать это, но побоялся вызвать на себя огонь вражеских снайперов. Всех троих как будто неожиданно накрыла волна летаргии.

— Черт тебя побери, посмотри еще, сигареты точно еще остались! — раздраженно, почти по-детски произнес Байер. — Я это отлично помню.

Фрайтаг уже собрался было снова пошарить в карманах Байера, когда они увидели, как кто-то бежит к ним по заснеженному полю. Когда незнакомец оказался на относительно небольшом расстоянии от них, стало понятно, что это один из егерей. Егерь подбежал к мертвому унтеру и, опустившись на снег, перевернул его. Затем поднялся и по тропинке, взрыхленной в снегу Фрайтагом и Кордтсом, подбежал к ним и опустился на колени.

— Кто-то должен передать Шереру донесение, — сообщил он. — Если здесь снова начнется заварушка, то нам мало не покажется.

Он посмотрел на убитого унтера, которого, по всей видимости, когда-то знал лично, выругался и помолчал, устремив взгляд куда-то вдаль.

— Ненавижу этих мерзавцев, — снова заговорил он. — Хочешь пойти со мной, Байер? Мы поговорим с Шерером.

Байер ничего не ответил. Всех их начал сковывать холод. О Шерере за глаза часто говорили фамильярно, как о каком-нибудь командире роты или батальона, иными словами, как о своем непосредственном начальнике. Он никогда не избегал прямых встреч с подчиненными и каждый день отправлялся на периметр, разговаривал с солдатами, которые привыкли к его частым визитам и считали своим. В разговорах с ними Шерер утверждал, что они выдержат натиск русских, и говорил об этом просто, с убежденностью солдата, не раз бывавшего в подобных передрягах. Временами он был обезоруживающе оптимистичен и жизнерадостен. Между тем его заместитель, полковник Мабриус, более опытный в вопросах пехотной тактики, брал на себя большую часть планирования, постоянно перемещая защитников города по всему периметру каждый раз, когда русские собирались нанести очередной удар на том или ином участке. Поэтому если Шерера сейчас не окажется в здании ГПУ, то они поговорят с Мабриусом или каким-то другим офицером. Называя имя Шерера, они подразумевали не только самого генерала, но и этих других лиц.

Фрайтаг и второй егерь попытались повести Байера, но тот просто повисал на них и передвигался так медленно, что они раздобыли где-то санки, и, положив его на них, потащили в город. Кордтс долго смотрел им вслед. Спустя какое-то время зазвонил колокол.

Разбросанные по всему полю солдаты снова бросились к снежной стене.

По всей видимости, русские все еще поддерживали связь с наблюдателями внутри города, которые сообщили о результатах работы снайпера. Это не имело особого значения. Немецкие наблюдатели вовремя заметили красноармейцев, наступающих по покрытым снегом лугам и болотам.

Атаку пехоты поддержали артиллерийские орудия и минометы противника. Несколько защитников города были убиты прежде, чем успели добежать до спасительной стены, возведенной из снега. Убитых оказалось не так уж много, но остальные солдаты получили лишний раз возможность убедиться в том, что нельзя собираться в большие группы. Некоторые из них, к счастью, были лишь оглушены взрывами — они успели упасть в снег, который погасил ударную волну.

Оказавшись возле стены, солдаты не стали немедленно открывать огонь по наступающим. Они осторожно выглядывали наружу, пытаясь узнать, на каком расстоянии от них находится противник. При этом они старались крепче прижиматься к земле, чтобы не попасть под снарядные осколки и пули советских снайперов. С последними в такой обстановке ничего нельзя было поделать. Начало новой атаки отнимало у защитников города все силы, все внимание, весь адреналин. Сначала их обстреливали из пулеметов, затем по ним с более близкого расстояния открыли огонь из винтовок и автоматов. В промежутках между очередями противник забрасывал защитников периметра ручными гранатами.

Русские, несмотря на потери, упрямо продолжали наступать.

«Ур-р-ра!» — прокричали они раза два или три. Их боевой клич был похож на клич североамериканских индейцев. Должно быть, кричать было довольно трудно, продираясь вперед по снегу, судорожно хватая ртом морозный воздух, падая под пулями немецких солдат, потому что дальше красноармейцы атаковали с менее громкими и пафосными криками.

Немцы, вот уже много недель ощущавшие безнадежность ситуации, в которой они оказались, были поражены безнадежным упрямством русских, неумолимо двигавшихся навстречу смерти. Они почти ежедневно погибали точно так же, что и в эти минуты, в ясный зимний день или в снежную бурю, когда им удавалось продвинуться чуть ближе к периметру и сойтись с противником в рукопашной, чтобы затем снова откатиться назад.

Если, конечно, они откатывались назад. Обороняющимся часто приходилось плохо, и их спасал только гений Мабриуса, бросавшего в бой малочисленные отряды резерва на выручку тем, кто оказывался в наиболее скверном положении. Однако, несмотря на все его усилия, периметр каждую неделю неумолимо сжимался.

Русские атаковали в соответствии с твердым, никогда не изменяемым графиком, который, видимо, был высечен в камне, возможно, могильном. Ребенок, пожалуй, проявил бы больше хитрости, чем они, атакуя с исправностью часового механизма независимо от того, благоприятны условия для наступления или нет.

Снег был глубок, солнечный свет ярок, и немцы, которых было в десять раз меньше, чем осаждавших их русских, отлично видели наступающего врага и в критическом месте в критический момент обрушивали на него весь свой смертоносный арсенал. Тяжелые пулеметы часто заедало или они замерзали на морозе, однако штурмовые отряды быстро доставляли новые, хранившиеся в резерве. Пулемет «MG-34» был хорошим оружием, пожалуй, даже лучшим в своем роде, однако в первые дни после того, как наладили воздушный мост с Большой землей, на «юнкерсах» был доставлена более современная, усовершенствованная модель — «MG-42». Этот пулемет отличался большей скоростью стрельбы, и защитники Холма прозвали его «пилой для костей».

Русские, привыкшие к тому, что немцы выкашивали их ряды из старой модели, «тридцать четвертой», продолжали наступать на вражеские позиции со зверски просчитанным упрямством. Они знали, что после постоянной стрельбы обязательно наступит момент, когда немецкий пулемет заест и можно будет броситься вперед, ступая по трупам товарищей, и уничтожить пулеметные расчеты врага штыками, гранатами, ножами и всем прочим, что только попадется под руку.