— Сапоги хорошие! Нефед обрадуется. Я себе другие сделаю, — убеждал друзей прижимистый Степан.

Ребята кивали Бандере, но знали, что таких роскошных сапог у него уже не будет.

— Я Кольке свой хэбчик экспериментальный отдам, — быстро сказал Ступар, видимо, испытывая внутреннюю неловкость за упомянутый дисбат. — А еще ремень белый.

Подобные ремни в Афгане были редкостью необычайной, и для солдата, возвращающегося в Союз, не было большего шика, нежели опоясаться таким вот ремнем.

Взвод начал кропотливо собирать Нефедова в дорогу. Никто не остался в стороне.

Клубился сигаретный дым. Солнечные пятна медленно ползли по лицам солдат.

Нефедова одели с ног до головы, и даже лишние вещи появились, которые их бывшие владельцы никак не соглашались забрать.

— А мама с братишкой? — встрепенулся Ахмеджанов. — Им тоже подарки нужны. Нельзя Кольке с пустыми руками ехать.

— Точно, — подтвердил Свиридов. — У меня сестренка маленькая. Я ей жеву припас. Я Нефеду для братана жеву отдам.

— А у меня платок есть. Большой, красивый, с серебристыми точечками, — сказал Ахмеджанов. — Наверное, подойдет Колькиной маме?

Все во взводе согласились, что платок подойдет.

— Платка мало, — заметил Горюнов. — К нему косметика нужна. У меня есть набор. И блестки еще. Я их тоже отдам. Две коробочки.

Все засмеялись.

— Баран, — тут же отомстил за «идиота» москвичу Валерка Ступар. — Думай, что предлагаешь. Разве его мама будет блестками лицо мазать? Блестки — это для девушки.

— Для нее и отдаю, — нисколько не обиделся на Валерку Горюнов.

— Нет у него девушки, — вздохнул Марат. — Точно знаю. Нефед только о маме с братишкой говорил.

— Будет, — уверенно сказал Горюнов. — Таких, как Николай, мало. Их бабы с руками-ногами отрывают. Будет у него девушка. Вот увидите.

Через несколько часов в штабе полка проходило совещание командиров батальонов и их заместителей.

Командир коротко подвел итоги за минувшую неделю. Упомянул он и о случае членовредительства во втором батальоне. Комбат, здоровый круглощекий майор, и его заместитель по политической части стыдливо завозились на расшатанных стульях.

Покачнулись столы, загремели стулья: офицеры начали выходить из кабинета. Совещание закончилось.

За столом остались круглощекий майор и щеголеватый капитан с раскрытым блокнотом в руках.

— Как этот там? — спросил устало и равнодушно командир полка, топя короткопалую ладонь в густой шевелюре, подернутой серебристой нитью.

— Лежит еще. Ничего страшного. Через несколько дней выпишут, — как чертик из табакерки, выскочил вперед начальника замполит и зачастил барабанной дробью, преданно глядя на комполка.

— Пусть лежит, — сказал устало подполковник. — Выйдет — в прокуратуру и дисбат. Посадим его. Чтобы другим неповадно было. Если мы на это сквозь пальцы посмотрим, то завтра половина полка калеками будет.

Замполит согласно закачал головой.

— Ты-то что молчишь? — взглянул на комбата подполковник.

Майор надул и без того огромные щеки, молча протягивая командиру конверт, усыпанный с одного края большими печатными буквами.

Капитан удивленно взглянул на письмо и закусил губу.

Подполковник начал читать. Капитан обиженно смотрел на майора. Комбат полуприкрыл глаза и, казалось, дремал.

Командир полка уронил кулаки на конверт и поднял глаза.

— Вот сволочь, — сказал подполковник. — Я так думаю: если нажрался, то ложись и спи, а не концерты устраивай. Я в Белогорске еще служил, в Дальневосточном, так случай у нас произошел. Один старлей был на дежурстве и домой ужинать пришел. А датый уже. Где так набрался — неизвестно. Короче, садится за стол и жене приказывает: «Бутылку доставай!» А она ему: «Тебе дежурить. Куда еще пить?» Тогда старлей пистолет выхватывает: «Иль ставь, или застрелю!» Жена думала, что он шутит, а он и в самом деле застрелил. А тут? Вот сволочуга! И как солдату с такими мыслями можно в караул, например, заступать? Как ему службу нести? Хорошо, что еще не застрелился. Характер у парня есть. Не каждый так сможет. Или пан, или пропал.

Щеки у майора опали, и он согласно кивнул.

— Постой, а это не тот боец, который на духов в полный рост с пулеметом шел?

— Тот, — ответил комбат.

— Хороший солдат…

— Не то слово, — сказал скупой на похвалу майор. — Из деревень они все, в принципе, мужики стоящие, а этот вообще золото. Если бы все такими были — всю жизнь можно в армии служить.

— К ордену представили?

Замполит опустил глаза и забубнил под нос: «Запуталось как-то все. Замотался, закрутился, а ротного проконтролировать не успел».

Капитан врал без зазрения совести. Командир роты принес наградные листы. Замполит распушил пальцами бумаги, наткнулся на Нефедова и брюзгливо сказал: «У него медаль „За отвагу“, а ты еще и на орден тянешь. Жирно для одного».

Лист превратился в мелкие клочки.

— Представим, сегодня же и представим, — зачастил замполит, делая пометки в блокноте, словно имел способность сразу обо всем забывать.

Седой подполковник склонил голову и начал вертеть зажигалку в пальцах.

Майор смотрел на командира. Замполит держал ручку наготове.

Комполка вздохнул, щелкнул зажигалкой, закурил и сказал:

— Нефедова представить к ордену Красной Звезды. Оформить руку как ранение на боевых. Послать благодарственное письмо за воспитание сына в семью. Сфотографировать у развернутого знамени части. Направить письма в военкомат и сельсовет с просьбой получше его трудоустроить. Письма я и начальник политотдела подпишем.

Ручка порхала над блокнотом. Майор впервые за много дней улыбнулся…

Поздно вечером солдат из санчасти пришел за письмом к Свиридову. Фельдшер унес его к себе и там, в комнате для хранения формы, вложил замусоленный конверт во внутренний карман нефедовского хабэ.

Нефедова провожали возле штаба всей ротой. Ребята поочередно обнимали его, прижимали к себе и шутливо советовали не выпить в Ташкенте всю водку и не изнасиловать всех женщин, чтобы и на их долю хоть что-то осталось.

Николай улыбался краешком губ и молчал.

Внезапно тесное кольцо солдат разомкнулось, и Нефедов увидел Чижова.

— Как? — спросил взводный. — Не болит? Ударил-то я сильно.

— Нет, — ответил Николай. — Да я и не помню…

— Зато я помню, — угрюмо сказал Чижов. — Ты не обижайся. Сам все прекрасно понимаешь.