4 — Тень луны

Как только посуда была вымыта, а купальня — вычищена и подготовлена к следующему утру, повара и наш друг пожелали нам спокойной ночи, и мы ушли в общежитие.

Тоуми ворчала всю дорогу, но вскоре уснула.

Эми прошептала:

— Как думаешь, почему тут Матсудаира?

— Не знаю, — я задавалась тем же вопросом. — Думаешь, они могли пытаться остановить Масугу-сана?

— Это объясняло бы его спешку с отъездом.

Я покачала головой в темноте.

— Он ждал, пока проход будет открыт.

— Хм.

— И госпожа Чийомэ приехала с ними.

Тишина.

Сначала я подумала, что Эми думала, а потом услышала свистящее дыхание, сообщившее, что она вдруг уснула.

Я лежала, думая о дне, тело устало, но голова не могла отпустить. Я все думала о прибытии лорда Матсудаира и его солдат, предупреждении госпожи Чийомэ скрывать наши тайны и отбытии Масугу-сана.

Меч.

Его ощущение в моих руках, словно мои руки, наконец, были дополнены.

Госпожа Чийомэ и Ки Сан сказали, что я не могла его носить или тренироваться с ним там, где кто-то мог увидеть. Но когда я смогу?

После долгих споров с собой я выбралась из спального мешка, осторожно обошла комок, который был Эми, и выбралась в прохладную ясную ночь.

Луна еще не поднялась над стеной лагеря, но звезды были яркими. Главный зал возвышался, одинокий и озаренный звездами, передо мной.

Я прошла к двери кухни, открыла ее как можно осторожнее и тише.

Дверь не была тихой, она скрипела и стонала, пока я сдвигала ее, и я затаила дыхание, уверенная, что Ки Сан, госпожа Чийомэ или лорд Матсудаира нападут на меня из тени и потребуют объяснить, что я делала.

Никто не напал.

Я прошла на носочках к храму ножей Ки Сана. Сверху лежал короткий меч, ножны были чернее теней вокруг него. Мне пришлось подняться на носочки как можно сильнее, но я дотянулась и опустила его.

Прижав ножны к груди, я ощутила, что он был легче, чем когда я владела им днем. Даже не думая об этом, я вытащила меч.

В темной кухне сталь будто вспыхнула серебряным светом — как застывшая молния в моей руке. Я опустила ножны за пояс, заняла стойку, сжимая рукоять обеими руками, подняла правое плечо, направляя клинок вперед. Восемь Фаз.

Меч стукнул по бамбуковой балке, с которой свисали травы. Пришлось поймать мешочек высушенного корня имбиря. Я кончиком меча подняла мешочек на балку.

Если я хотела видеть, как ощущался клинок, мне нужно было выйти наружу.

Крепко сжимая меч, не желая выпускать молнию, я выглянула за дверь. Ничто не шевелилось.

Я вышла в пространство между кухней и колодцем, где не смогла убить свинью. У места, где я рассекла тушу свиньи пополам.

Глубоко вдохнув, я заняла стойку Двух Полей: клинок передо мной, ладони на уровне пупка, ноги расставлены, колени согнуты в балансе.

Я сделала шаг назад и вправо, подняла ладони над головой и повернула клинок к левой ступне — Бутон Бамбука.

Взмах вниз — Ключ Небес.

Клинок был тяжелее, чем я привыкла. Но он был с идеальным балансом, и изменение угла или позиции ощущалось легким, как дыхание. И чувство, когда клинок рассекал воздух, наполняло меня радостью, желанием выть и кричать от яростного удовольствия.

Но я не могла так делать ночью. А хотелось.

Я повернулась на восток, прошла весь танец, Шестьдесят четыре Перемены. А потом повернулась на юг, повторила его, потом для запада и севера.

Когда я завершила четвертый раз, тело стало теплым, хоть было холодно. В моем мире не было ничего, кроме вспышки клинка, озаренного звездами, и рева крови в венах.

Меч делал меня сильной, а еще казалось, будто все Шестьдесят четыре Перемены, которые я тренировала каждое утро и день до смерти Фуюдори, перестали быть просто серией движений, которые делало тело, даже если руки были пустыми.

Теперь казалось, что мы с мечом исполняли танец вместе. Или танец вел нас.

И меч не имел моей неуверенности, моей совести. Он знал, чем он был. Он знал свою цель. Он хотел только исполнить эту цель. Это был меч, а я была воительницей.

Я повернулась на восток, готовая начать снова, но чуть не выронила меч от удивления, увидев Миэко на пороге открытой кухни.

Она улыбнулась и склонила голову.

— Красивый меч, да?

Я была потрясена, тело застыло между радостью от прошлых мгновений и шоком. Я пролепетала:

— Д-да, Миэко-сэнсей, — шок. Унижение, ведь я попалась за чем-то таким… личным. Страх, что я как-то нарушила правила.

— Можно? — она протянула ладонь с красивыми пальцами.

Я не могла отказать, даже если бы хотела. А я хотела. Но я передала ей рукоять, отпустила застывшую молнию из потных ладоней.

— Домо аригато, — сказала она и прошла мимо меня на открытое пространство у колодца, вес меча из одной руки перешел в другую, она проверяла баланс и вес.

Без предупреждения она повернулась, шагнула вперед и нанесла горизонтальный удар так быстро и красиво, что я охнула бы, даже если бы она остановила клинок на расстоянии пальца от моей шеи.

И я охнула, и желание отпрянуть от пути клинка возникло, когда уже не было необходимости. Я все же научилась сдерживаться, не двигаться и не кричать.

Миэко снова улыбнулась, улыбка была дикой, я не привыкла видеть такого от изящной куноичи.

— Еще раз спасибо, — она с поклоном протянула меч на раскрытых ладонях. — Это красивый клинок. Масугу почтил тебя, передав его тебе.

Я взяла вакидзаси и, не доверяя дрожащей хватке, прижала его к груди кончиком вниз.

— Я… Он просто попросил меня позаботиться о нем, пока он на миссии.

Теперь ее улыбка смягчилась.

— Не сомневаюсь. Ты знаешь историю этого меча? — я покачала головой, и она продолжила. — Его выковали почти сто лет назад для деда Масугу, который служил как капитан тогдашнему лорду Такеда, — он коснулась герба из четырех бриллиантов на рукояти. — Когда мать Масугу была девочкой, ее мать… использовал один из капитанов. Напавшего на нее приговорили к смерти, но бабушка Масугу была в таком ужасе от пятна позора на ее чести, что она умоляла мужа освободить ее от стыда. Он сделал так этим клинком.

— О, — я смотрела на безжалостную сталь.

— В известной истории говорится, что дед потом убил себя этим же вакидзаси, чтобы стереть позор семьи полностью. Но Масугу рассказал мне… — она прищурилась от печальных воспоминаний. — Его мать сказала ему, что верила, что ее отец