Я шептала так, шептала, и вдруг у меня получилось, как будто я шепчу стихи:

Что это? Ужасно похоже на начало стихотворения! Неужели я умею сочинять стихи?

Ура! Я сочиняю стихи! Настоящие! Первый раз в жизни!

Я схватила тапки, наизнанку напялила халат, бросилась к столу и принялась быстро строчить на бумаге:

Дзы-ынь! – вдруг зазвонил в прихожей телефон.

Я помчалась в коридор. Наверняка звонил Коля.

– Аллё!

– Это Зина? – раздался сердитый мужской бас.

– Какая Зина? – растерялась я.

– Зина, говорю! Кто у телефона?

– Л-люся…

– Люся, дайте мне Зину!

– Таких тут нет…

– То есть как нет? Это ДВА ТРИ ОДИН ДВА ДВА НОЛЬ ВОСЕМЬ?

– Н-нет…

– Что же вы мне голову морочите, барышня?!

В трубке загудели сердитые гудки.

Я вернулась в комнату. Настроение у меня было слегка испорчено, но я взяла в руки карандаш, и всё снова стало хорошо!

Я принялась сочинять дальше.

Дзын-нь! – снова зазвонил телефон.

Я подпрыгнула как ужаленная. Скажу Коле, что не могу сейчас пойти на каток, занята очень важным делом. Пусть подождёт.

– Аллё, Коля, это ты?

– Я! – обрадовался мужской бас. – Наконец-то дозвонился! Зина, дай мне Сидора Иваныча!

– Я не Зина, и тут никаких Сидоров Иванычей нет.

– Тьфу, чёрт! – раздражённо сказал бас. – Опять в детский сад попал!

– Люсенька, кто это звонит? – послышался из комнаты сонный мамин голос.

– Это не нас. Сидора Иваныча какого-то…

– Даже в воскресенье не дадут поспать спокойно!

– А ты спи ещё, не вставай. Я сама позавтракаю.

– Ладно, дочка, – сказала мама.

Я обрадовалась. Хотелось быть сейчас одной, совсем одной, чтобы никто мне не мешал сочинять стихи!

Мама спит, папа в командировке. Поставлю чайник и буду сочинять дальше.

Сиплая струя с шумом полилась из крана, я держала под ней красный чайник…

Ура! Замечательно! «Смеялись мы – хи-хи»! Так и назову это стихотворение!

Я грохнула чайник на горячую плиту. Он зашипел, потому что был весь мокрый.

– С тобой заснёшь, – застёгивая в дверях стёганый халатик, сказала мама. – Что это ты раскричалась на всю квартиру?

Дзы-ынь! – снова затрещал телефон.

Я схватила трубку.

– Нету тут никаких Сидоров Иванычей!!! Тут Семён Петрович живёт, Лидия Сергеевна и Людмила Семёновна!

– Ты чего орёшь, с ума, что ли, сошла? – услышала я удивлённый Люськин голос. – Сегодня погода хорошая, пойдёшь на каток?

– Ни за что на свете! Я ОЧЕНЬ ЗАНЯТА! ДЕЛАЮ ЖУТКО ВАЖНОЕ ДЕЛО!

– Какое? – сразу спросила Люська.

– Пока сказать не могу. Секрет.

– Ну и ладно, – сказала Люська. – И не воображай, пожалуйста! Без тебя пойду!

Пусть идёт!!

Пусть все идут!!!

Пусть катаются на коньках, а мне некогда на такие пустяки время тратить! Они там на катке покатаются, и утро пройдёт, как будто его и не было. А я стихи сочиню, и всё останется. Навсегда. Синее утро! Белый снег! Музыка на катке!

– Слушай, что это ты разрумянилась? – сказала мама. – У тебя не температура, случайно?

– Нет, мамочка, нет! Я сочиняю стихи!

– Стихи?! – удивилась мама. – Что же ты насочиняла? А ну-ка, прочти!

– Вот, слушай.

Я встала посреди кухни и с выражением прочла маме свои собственные замечательные, совершенно настоящие стихи:

– Потрясающе! – воскликнула мама. – Неужели сама сочинила?

– Сама! Честное слово! Вот не веришь?..

– Да верю, верю… Гениальное сочинение, прямо Пушкин!.. Слушай-ка, а, между прочим, я, кажется, только что видела Колю в окно. Могли они с Люсей Косицыной идти на каток, у них вроде коньки с собой были?

Какао встало у меня в горле. Я поперхнулась и закашлялась.

– Что с тобой? – удивилась мама. – Давай я тебя по спине похлопаю.

– Не надо меня хлопать. Я уже наелась, не хочу больше.

И я отодвинула недопитый стакан.

В своей комнате я схватила карандаш, сверху донизу перечеркнула толстой чертой листок со стихами и вырвала из тетради новый лист.

Вот что я на нём написала:

Я злилась, карандаш у меня в руках ломался… И тут в прихожей опять затрезвонил телефон.

Ну чего, чего они меня всё время отвлекают? Целое утро звонят и звонят, не дают человеку спокойно сочинять стихи!

– Аллё!!!

Откуда-то издалека донёсся до меня Колин голос: