— Отдохнуть… ты не представляешь, как это. Если б мог, я б вообще не спал. Если б меня кто-нибудь утром увидел, побежал бы в психушку звонить. Мне лучше, только когда ем. Ты не представляешь, сколько я ем. Я весь день ем. Я ничего не могу. Я только ем. Я все деньги проел, и ничего больше не могу.

— Быть может, тебе бы стоило к врачу?

— К врачу? Да лучше повешусь, что угодно с собой сделаю, чем опять в ту больницу. Ты лежишь и ничего не можешь, а они…

— Сахару еще возьми, — сказала Таня. — А вот, я вспомнила еще, у меня пара конфет в сумочке. Вот.

— Спасибо.

— Тебе еще налить?

— Налей.

— Вкусные конфеты. Знаешь, за последнюю неделю я четыре кило сахару съел. И с чаем, и просто ложками. Хлебом заедал.

— Ты толстым не выглядишь. На тебе штаны едва держатся.

— Сам не знаю, куда все девается. Проходит насквозь.

— … А я придумала, — сказала Таня, отставив чашку. — Тебе уехать нужно. В горы. Езжай куда-нибудь — на Кавказ, а лучше на Алтай или в Азию «еще какую-нибудь. Посидишь там на турбазе или в палатке пару месяцев, без людей, в горном лесу — может, и писать снова начнешь. Как Рокуэлл Кент.

— В горы? — Юс усмехнулся. — К лесам и горам, и бурным потокам пришли, и увидели, и восхитились силой и славой Божьей, и позабыли о себе.

— Не ерничай. Я серьезно. Тебя же здесь ничего не держит. И с аспирантурой твоей ничего не случится.

— В горы. К форме поверхности, поставленной на попа. … Я б с радостью. Да вот только ноги едва носят. И жру все время. С такими темпами недельный запас на телеге не увезти, не то что на спину навьючить.

— Да зачем тебе выкладываться-то, лезть далеко? Заедешь, проползешь какой-нибудь единичкой в безлюдную долину и станешь. У озера. Горного. Представляешь, рассвет над вершинами? … Если снаряжения нету и сублиматов всяких, я тебе принесу. И палатку новую, легкую, не как твоя. Брат в этом году никуда не собирается. У него пополнение в семействе должно быть. Второе уже. Я все тебе принесу: и пуховку его, и ботинки. И деньги. … У меня есть, я много за последний месяц получила.

— Не стоит, — сказал Юс вяло.

— Стоит, стоит, — сказала Таня убежденно. — А то, не ровен час, с голоду помрешь, переевши. А пока, — она покопалась в сумочке, достала сложенную пополам купюру, — на вот это. Я сейчас к брату поеду. Ты завтра часам к десяти подходи сюда. А не подойдешь, я сама в общагу приду. Договорились?

— Договорились, — ответил Юс, пряча деньги в карман.

До вечера Юс ел еще трижды. Оставшиеся деньги поделил пополам. На одну половину купил хлеба и ливерной колбасы, а вторую потратил на билет в кино, на шумный американский боевик, со стрельбой и взрывами, шедший на последнем сеансе в «Мире». На стрельбу и взрывы Юс смотрел с удовольствием, подкрепляясь по ходу дела колбасой. Прочные шкурки сплевывал в пакетик. С хлебом вышел казус. В темноте Юс вытянул батон, упакованный в тонкую прочную пленку, и долго не мог понять, почему никак не откусывается.

После фильма Юсу очень захотелось есть. Перейдя осторожно улицу, он прошел немного вверх по Золотой Горке и присел на перекрестке под деревом — подкрепиться. Поодаль тускло светил фонарь, под ним шумно ссорились двое юнцов. Юс жадно поедал колбасу с хлебом, не обращая на них внимания. Не обратил он внимания и на беззвучно вынырнувший из-за угла джип с черными тонированными стеклами.

Но, услышав звук открывающихся дверей — синхронный, резкий — и мерный хруст песка под подошвами, Юс вскочил. Прижался спиной к чугунной решетке ограды. Этот хруст будто открыл краник в мозгу, где-то глубоко, в самых подвалах, залитых давним, забытым кошмаром, — и оттуда потекла, пузырясь, холодная кислая жижа. Темнота вокруг вдруг загустела — ледяным, липким студнем. Юс хотел крикнуть, крикнуть изо всех сил, выблевать наружу колючий ком, закупоривший горло, но не было сил даже выдохнуть. Двое мускулистых парней в одинаковых черных теннисках и джинсах спокойно шли к нему сквозь сумрак, раздвигая ледяной кисель, свободно и легко, будто гадюки, скользящие сквозь ил. Подошли, взяли под руки, повели в машину. Он не сопротивлялся. Его усадили на заднее сиденье, сами уселись с двух сторон. На переднем кто-то уже сидел, — едва различимый в тусклом свете, просачивающемся сквозь стекла.

Сидевший не торопясь обернулся. И сказал, растянув в улыбке резиновое лицо:

— Я рад, что мы снова встретились, Юзеф Казимирович.

И тогда Юс наконец закричал.

Потом Юс так и не смог вспомнить, что именно произошло. Помнил, что кричал — во всю мочь, раздирая легкие. Сорвал голос, и после долго не мог нормально говорить, хрипел и сипел. Помнил ужас, накатывающий, как огромная скользкая стена, — она падает все быстрее, и не убежать, и даже не упасть лицом вниз, чтобы не видеть, как накроет, расплющит — руки стиснуты, кисти вывернуты. Стена упала, расплющив рассудок Юса, и память его остановилась.

Очнулся он оттого, что в лицо светило луна, яркая даже сквозь тонированное стекло. В тело будто кто-то налил свинца — в руки, в голову. Очень болели пальцы, перепачканные чем-то липким, мерзко пахнущим. На передней панели светились зеленые и красные огоньки, стрелки циферблатов. И лампочка, освещавшая внутренность открытого бардачка. Юс наклонился вперед, протянул дрожащую руку. Пошарил. Вытянул длинное кожаное портмоне. Потом небольшой пистолет. Пистолет выронил и долго нашаривал его между сидений. Поднял, кое-как вытер о сиденье, сунул в карман. В портмоне оказались деньги и ворох карточек.

Парень справа сидел, перегнувшись вдвое, уткнув лицо в колени. Юс тронул его спину рукой. Оперся локтями. Парень вдруг сдвинулся с места. Юс отпрянул назад, дрожа. Замер. Но парень больше не шевелился. Тогда Юс, снова опершись локтями, нашарил ручку, надавил, оттолкнулся ногой — и вывалился наружу, больно ударившись плечом о бетонный бордюр. Встал, захлопнул за собой дверцу и, шатаясь, побрел прочь.

Он прошел до старого кладбища, около него пересек трамвайные пути, прошел сквер, потом по набережной, под мостом, у каскада, до дикого ивняка, там, где река делает излучину, огибая корпуса машиностроительного завода. В кустах этих он, споткнувшись, упал и тотчас же заснул. Проснулся он от холода около четырех утра. Кое-как встал, скривившись от боли в затекших ногах. Из кармана куртки вывалилось портмоне. Юс поднял его, раскрыл. Вынул деньги — вразнобой доллары, евро, рубли. Много. Начал было считать, но пальцы слушались плохо, не гнулись. Сунул деньги в карман. Напихал в портмоне земли, зашвырнул в реку. Помыл руки, плеснул пахнущей мазутом водой на лицо. И побрел дальше: вдоль реки, к железной дороге, через кусты вдоль путей — к вокзалу. На вокзал он пришел к шести утра, выйдя к платформам с восточной стороны. На четвертой платформе стоял 168-й, новосибирский скорый. Юс, кое-как отряхнув грязь с куртки и брюк, поднялся на вокзал и попросил в кассе билет до Новосибирска. Купейный.

Зайдя в вагон, он улегся на свою полку и тут же заснул.