Я не договариваю. Мне вдруг становится жарко, я чувствую, как покрываюсь испариной, топ прилипает к спине…

— И? — выжидательно произносит Том.

Я делаю глубокий вдох.

— Она лежала без сознания в гостиной. Я сразу поняла, что она натворила.

— Черт! — Том пристально смотрит на меня. — И нам ничего не скажут, пока он не приедет?

Я качаю головой.

— Без него нам будут говорить только всякую дребедень типа «состояние стабильное». Никаких подробностей.

Том разъярен.

— Но это же глупо! Ты им говорила? Что они сказали?

Меня мутит.

— Я не знала, что говорить, Том. Я просто приехала с ней, и…

Он смотрит на меня испытующе. Мне плохо, я прижимаю к виску дрожащую руку.

— Я ничего не соображаю. Все произошло так быстро, и…

— Ладно, ладно… Элис, прости. — Он подходит ближе, берет меня за руку. — Я совсем не хотел, чтобы получилось так грубо. — Он делает вдох. — Я просто дико зол на него, черт бы его побрал!

Он ждет, а я пытаюсь дышать ровнее.

— Но все-таки, — говорит Том чуть погодя. — Хорошо, если состояние у нее и вправду стабильное.

Потом он на несколько секунд замолкает — явно обдумывает невероятный, жуткий вариант развития событий — и продолжает:

— Мы должны быть там, рядом с ней.

Он направляется к двери палаты.

— Минутку, — произношу я ему вслед. Мне отчаянно не хочется возвращаться в палату. — Мне нужно прийти в себя.

Я прислоняюсь к стене. Том нетерпеливо ждет, стоя рядом со мной. Вид у него опустошенный и ошеломленный.

— Не могу поверить, что она сделала это, — признается он. — В смысле… ничто не предвещало. Ничего такого… На самом деле она казалась… — Он смотрит на меня и дальше говорит, осторожно подбирая слова. — Она казалась счастливой. Прости… это слишком тяжело для тебя?

Да-да, тяжело, почти невыносимо. За всю жизнь я не была в более страшном положении.

Я качаю головой.

— Ничего, — говорю я почти шепотом, ловлю себя на том, что голова у меня непроизвольно опускается, глаза снова застилает туман, я плачу, и мои слезы капают на скользкий больничный пол.

Том готов обнять меня, но тут к нам по коридору приближается медсестра.

— Пойдем, Эл, — говорит Том.

Медсестра открывает дверь в палату Гретхен и входит туда. Том идет за ней, я неохотно следую за ним.

Мы придвигаем стулья ближе к кровати. Том смотрит на Гретхен. Медсестра, которая вошла впереди нас, явно старшая здесь. Она деловито проверяет показатели приборов и говорит другой медсестре:

— У нее появились экстрасистолы. В норме их так же много?

Я заметила несколько чуть раньше, но они участились, — отвечает вторая медсестра.

— Гм. Следи за этим. А калий как?

— Три и одна.

Это хорошо или плохо?

Старшая медсестра вздергивает брови.

— Нужно немедленно повысить. В карте это записано?

Другая медсестра кивает и говорит:

— Пойду проверю.

Она выходит из палаты. Том бросает на меня вопросительный взгляд. Я пожимаю плечами.

— Извините, — говорит Том довольно громко, но его прерывает пронзительный писк аппаратуры.

Старшая сестра не обращает внимания на Тома. Она резко оборачивается, смотрит на Гретхен, стремительно проходит мимо Тома, и ему приходится поспешно отъехать на стуле назад. Медсестра прижимает кончики пальцев к шее Гретхен. Я понимаю, что она щупает пульс. Мой собственный пульс сразу учащается.

Я смотрю на приборы и вижу, как на мониторе сходит с ума зеленая линия, она резко подскакивает, а через три секунды красная линия становится ровной. О боже.

— Может мне кто-нибудь помочь? — вдруг очень громко кричит медсестра, а потом все начинает происходить слишком быстро.

Том встает, оторопело смотрит на меня. У меня от ужаса отвисает челюсть, от страха я словно прилипаю к стулу. В дверях немедленно возникает вторая медсестра.

— Можете отключить сигнализацию? Остановка дыхания! — кричит кто-то.

Слышится удар. Мы с Томом испуганно вздрагиваем. Спинка кровати ломается и падает. Голова Гретхен запрокидывается, она лежит совершенно ровно.

— Вот черт, теперь фибрилляция! — кричит первая медсестра.

— Что такое фибрилляция? — в отчаянии спрашивает Том. — Что происходит?

В палату вбегает третья медсестра. Я слышу чей-то суровый голос:

— Уведите их.

Кто-то берет меня за руку. Том кричит:

— Нет! Мы должны остаться! Что происходит? Что с ней?

Меня решительно отрывают от стула. С Гретхен сдернули одеяло, медсестра держит в руке край ее сорочки и…

Мы вдруг оказываемся в коридоре. Нас быстро проводят по нему, мы удаляемся от непрекращающегося воя сигнализации. Через несколько двустворчатых дверей прорывается врач, несется мимо нас. Я оглядываюсь через плечо и вижу, как в маленькую палату, словно муравьи, сбегаются медики.

— Просто им для работы нужно побольше места, — строго произносит провожающая нас медсестра. — Только и всего. Пойдемте. Мы подождем здесь, в комнате для родственников.

Это приказ, а не предложение. Медсестра пытается поторопить меня, но я все смотрю назад, никак не могу отвести оттуда глаз. В другом конце коридора появился еще один врач, он бежит. Все эти люди борются за Гретхен, за ее жизнь. Ее истинная, настоящая жизнь у них в руках. А у меня из головы не выходит картина, как она сидит в углу в своей квартире. Мимо проносится медсестра, чуть не налетает на меня и исчезает в палате. Я опять представляю себе Гретхен, таблетки у нее под ногами… О господи. Мне кажется, что все начинает медленно вертеться вокруг меня. Я едва слышу собственный визгливый голос:

— Нет!

А в следующее мгновение я падаю на пол. Том наклоняется и пытается поднять меня. Он прижимает меня к себе, а я плачу, плачу, плачу, словно это у меня разрывается сердце.

— Ее зовут Гретхен Бартоломью, господи боже, — вздохнула я, сев на маленький чемоданчик и стараясь не обращать внимания, как подо мной что-то похрустывает. Наверное, все флакончики в моей косметичке треснули. — Я эту девицу никогда не видела, но с таким претенциозным имечком она может быть только толстозадой тупицей. Ну зачем, зачем, зачем я только согласилась на это?

— Тебе оплатили дорогу до Лос-Анджелеса и обратно и все расходы, а если все хорошо сделаешь, этот журнал, быть может, даст тебе заказ по видовым съемкам, — рассудительно заметил Том, всовывая ноги в туфли. — И потом — она не виновата, что ее так зовут. Может быть, она хорошенькая.