меня затекли ноги от неудобной позы, и решил выйти из автомобиля размяться. Отец спал в палатке и не слышал моего шлёпанья босыми ногами по воде. Волны плескались и набегали на берег. Очень скоро мне стало скучно, и, усевшись в лодку, я решил немного покататься поблизости. Отчалив, я стал раскачиваться на волнах и как-то особенно беззаботно удаляться от места стоянки. Вскоре я понял, что пора возвращаться, и начал грести по направлению к машине и палатке, однако почему-то расстояние между мной и сушей почти не уменьшалось. Я видел, что лишь интенсивная работа вёслами хоть как-то сохраняет близость к берегу, легкие движения почти не производили никакого эффекта. Когда силы мои были уже на исходе, я почувствовал спускающийся по загривку и постепенно опоясывающий руки страх. Жёстко схватив меня за запястья, он приказывал отчаянью вырвать из груди крики о помощи или хотя бы всхлипы. Но я всё так же грёб и не сдавался.

Родительское чувство потери контроля и приближающейся опасности пришло на помощь вовремя, отец проснулся и, не увидев меня в машине, а также не обнаружив лодку, стал всматриваться в рябь озера. Он обнаружил, что я уплыл довольно далеко. Сев в другую лодку, отец начал очень быстро грести и приближаться к моему дрейфующему судну. Поравнявшись со мной, он привязал мою лодку к своей и так же быстро начал грести обратно к берегу. Ни слова не произнося, видимо, понимая, что мне и так хреново, он напоил меня чаем, стал собирать улов и готовиться к отъезду.

Испытание огнём было для меня самым ужасным, я до сих пор удивляюсь, как мне удалось сохранить рассудок и не превратиться в морального урода. Отец с матерью разошлись приблизительно в момент развала Союза, я не помню его уже в школьное время и не могу сказать, что это как-то меня задевало или ранило. Просто мама поднимала нас с братом рано утром, мы одевались и шли в школу, которая была рядом с детсадом, где она работала. Время шло, мама стала работать больше, и мы вдвоем возвращались домой с ключами, привязанными к веревочке, которая висела у меня на шее. Я разогревал обед, мы ели, затем я садился читать, делал уроки, потом мы с братом играли в приставку. Жизнь текла своим чередом.

Однажды ночью я проснулся от сильного удара в дверь, мы с братом соскочили с постели и побежали в прихожую, где страшные толчки и пинки продолжались. Мы увидели маму и будущего отчима, подпирающих дверь кухонным столом. Сказать, что мы испугались, — вообще ничего не сказать, брат уже ревел в голос, я же, не понимая, что происходит, был пока не готов даже всхлипывать.

— Кто там?

— Сынок, это я, твой папа, открой мне дверь!

Что я должен был сказать ему в тот момент? Мог ли я вообще что-то сделать тогда? Только сейчас, проработав все свои зажимы и вылечив главную болезнь — свой страх, я могу твёрдо и уверенно сказать отцу: «Папа, если ты нас любишь, отступись, мы всегда будем твоими детьми и до последнего дня твоего на земле будем с тобой рядом. Не нужно пугать нас среди ночи, ни к чему выламывать эти двери, которые ты ставил своими руками. Если ты хотел бы бороться за свою семью, то это надо было делать раньше, когда ты был с нами».

Вполне возможно, кто-то скажет, что я не прав и надо выламывать дверь до конца, не считаясь с тем, что по рукам и ногам течёт кровь, плечо саднит и все соседи в подъезде пытаются тебя остановить. Ну хорошо, сломал ты дверь, ворвался и навалял всем по первое число. Дальше-то что? Из квартиры без двери не уйти в школу и на работу, деньги на новую дверь надо будет изыскивать, кто-то опять же должен будет её установить. А ведь помимо сломанной двери, останется еще и сломанная психика твоих детей, которые побегут от тебя врассыпную.

Длительное время, пока отец был в России, мы ничего о нём не знали. Потом бабушка дала мне адрес, и я написал ему. Выяснилось, что он сидел в тюрьме, а на момент нашей с ним переписки жил в Волгограде. Он мне рекомендовал какие-то книги, я рассказывал ему об учёбе в институте. Конечно же, он не признавался мне, что пьёт и жить ему осталось совсем недолго, это уже потом я узнал про цирроз печени. Надеюсь, что письма от меня дарили ему хоть какую-то надежду, что жизнь прожита не зря.

Отвечая сразу на возникающие у читателя вопросы про отцов и детей, хочу сказать, что дети не могут повлиять на своих родителей, просто в силу своего возраста. Если отец мыслит себя как глава семьи, значит, он должен быть умнее и прозорливее не только своих детей, но и себя самого. Он должен предугадать не только реакцию ребёнка, но и собственные дальнейшие действия в ответ на эскапизм и глухое противостояние. Один известный педагог, которого я уважаю, говорит, что детей не нужно воспитывать, нужно воспитать себя, а дети возьмут с тебя пример. Русские люди — это героические дети, они могут молчать и терпеть унижения десятилетиями. Неужели хоть кому-то, кто имел дело с воспитанием детей, не понятно, что, дав игрушку одному ребенку, ты неизбежно должен будешь дать игрушку второму? Если ты видел, что придётся признавать право детей Крыма говорить, жить и учиться на русском языке, то почему в 2014 году ты смог не признать те же самые права за детьми ЛДНР? Уже потом, в 2019 году, раздавая в ЛДНР российские паспорта, отец сам себя обрёк на войну в 2022 году.

Предательство жителей ЛДНР со стороны Украины и со стороны России, которые дважды, в 1994 году и в 2014, проголосовали за использование русского языка в качестве государственного наряду с украинским, было чрезвычайно болезненным рецидивом. Сколько времени из восьми лет Петр Великий, Александр I и Александр II колебались бы, решая вопрос о борьбе за права русских людей говорить на русском? Я думаю, что ни одной секунды.

А теперь вернёмся в тот замечательный год, когда в Москве прошла летняя Олимпиада, которая дала название месторождению золота в Красноярском крае, где я работаю уже больше десяти лет вахтовым методом. Множество стран не приехало на эту Олимпиаду из-за ввода советских войск в Афганистан. Мы начали падать в пропасть как союзное государство именно в этот момент, и надо подумать одновременно о двух вещах: нашей