– Точно! – прервал его Кюллинан, использовав выражение Табари.

– В моих исследованиях меня смущает одна вещь… и всегда смущала. Не против, если мы пройдем к холму? – По тропке они поднялись на плато, где, к своему удивлению, увидели фигуру доктора Элиава. Опустившись на одно колено, в восточном конце, где должна была пройти траншея В, и услышав их шаги, он бесшумно спустился по восточному склону и исчез. – Это был Элиав? – удивился Табари.

– Сомневаюсь, – ответил Кюллинан, но он знал, что видел своего израильского коллегу.

Табари прошел к северному краю холма, откуда вдоль крутых склонов открывался вид до самого дна вади. Спуск был тяжелым и неприятным на вид. В одном месте он прерывался, обнажая слои земли, и потом снова продолжался до самого дна вади.

– Во всем, что я читал, – сказал Табари, – отсутствует один фактор. Он вытекает из самого слова «Макор» – «источник». А из него вытекает и другая вещь. Фактор жизни. Почему поколение за поколением обосновывались именно здесь? Скорее всего, только потому, что тут была вода… и ее было вдоволь. Но мы не имеем представления, откуда она текла.

– Откуда же кибуц берет воду?

– Из современных артезианских скважин.

Их существование ничего не объясняло, и поэтому Кюллинан спросил:

– Ты думаешь, что природный родник был за стенами города? Как в Мегиддо?

– Не знаю, что и думать, – осторожно сказал Табари. – Но я бы не хотел, чтобы ты заваливал этот вади. Потому что через пару лет мы решим раскопать его. Именно здесь.

– Отчеты твоего дяди Махмуда получили известность потому, что он прислушивался к намекам. Ты хочешь, чтобы я последовал по его стопам?

– Тон-чо, – ответил Табари, и свалка была перенесена в другое место.

Следующим утром Табари обзавелся маленькой лопаткой и мотыжкой, которыми пользуются современные археологи, – на серьезных раскопках ковшовые лопаты недопустимы – и решил не присутствовать на торжественном начале работ, поскольку он руководствовался принципиально другими соображениями. У траншеи В в северо-восточном секторе на глаза ему попался один из кибуцников. Тот рассматривал какой-то предмет и подзывал к себе бригадира. Но затем молодой человек замялся, словно передумал, и приготовился сунуть маленький предмет в карман, чтобы потом перепродать его.

– Ты хотел меня видеть? – небрежно спросил Табари, подходя и протягивая руку.

– Да, – сказал кибуцник. – Думаю, я кое-что нашел.

Он вручил Табари монету, которая потом стала предметом оживленных дебатов за общим столом.

Видно было, что ее выпустила какая-то арабская страна, но, как она попала на Макор, определить было нелегко.

– Монета была найдена всего под несколькими дюймами земли, – доказывал Кюллинан. – И она не может быть свидетельством существования какого-то арабского города, о котором никто не слышал. Но все же она выглядит достаточно старой. Ты можешь прочесть надпись на ней, Джемал?

Табари прочел несколько арабских букв и пытался разобраться в остальных, когда из библиотеки появился фотограф с двумя монографиями о монетах Палестины, и после тщательного изучения монеты был сделан вывод, что она появилась на свет где-то примерно около 1000 года.

– С этим трудно согласиться, – запротестовал Кюллинан. – Это было за сотни лет до крестоносцев, и если вы правы… – Помедлив, он пустил в ход классическую жалобу археологов: – Эта монета не имела права находиться здесь!

Позже он сказал Табари:

– Все было бы куда проще, если бы ты позволил кибуцнику прикарманить эту проклятую монету. Может быть, потом он бы продал ее какому-нибудь туристу в Акко. Предупреди своих людей, чтобы они не выкапывали факты, которые противоречат основной концепции.

Но четыре дня спустя в траншее ß была найдена действительно странная вещь, и, закончив заполнять на нее карточку, Кюллинан пошутил:

– Табари, кто-то заботится о наших раскопках.

При археологических работах есть постоянная опасность: рабочий, полный энтузиазма, да к тому же стремящийся и получить награду, и порадовать иностранцев, которые в общем ему нравятся, привыкает прятать в земле какие-то предметы, а потом торжественно выковыривать их лопатой; но тщательное изучение новой находки убедило даже Кюллинана, что никто из рабочих не мог ее спрятать: она была из золота.

Поскольку менора была предметом исключительно еврейского культа, она вызвала массу восторгов и на самих раскопках, и в кибуце, но датировать ее оказалось невозможным, поскольку семисвечник использовался евреями чуть ли не со дней Исхода, когда Бог преподал им подробные инструкции, как его следует делать: «И по бокам его должны расти шесть ветвей; три ветви подсвечника с одной стороны и три с другой стороны». Господь повторял это снова и снова – менора имела для Него особую важность.

– Это произведение искусства, – неохотно признал Кюллинан, – но археологической ценности она не имеет.

Он отложил ее в сторону, не обращая внимания на то, что это был самый значимый предмет, найденный при раскопках.

– Проклятье, – проворчал он. – Пуля, золотая монета тысячелетней давности и менора. И все в других слоях, в другие времена… Что это за раскопки?

Утром третьего дня случилось событие, которое в то время он не счел особенно важным: журналист из Австралии, симпатичный веселый парень, побывал на разрезе. Задав массу несущественных вопросов, он наконец увидел менору.

– Что это? – спросил он.

– Эта вещь называется менора, – ответил Кюллинан.

– То есть вам удалось найти золото…

– Большой археологической ценности оно не представляет.

– Я понимаю. Но все же – могу я сфотографировать ее?

– Думаю, что лучше не стоит.

– Кстати, что она собой представляет?

– Семисвечник, – объяснил Кюллинан, и несколько дней спустя, когда пришло время осмыслить допущенные ошибки, он припомнил два факта. Австралиец внимательно сосчитал все ветви меноры – «пять, шесть, семь», – и его открытое симпатичное лицо светилось почти мальчишеской радостью.

– Доктор Кюллинан, если я правильно понял, что эта менора не представляет никакой исторической ценности, разрешите мне, пожалуйста, сделать хотя бы один снимок ее. – И хотя он уже высказал свое мнение, Кюллинан все же дал разрешение. Австралиец быстро вытащил японскую камеру и дал подержать менору одному из пожилых кибуцников, чтобы тот позировал с ней. – Смотрите на нее, – потребовал он и, несколько раз молниеносно щелкнув камерой, поблагодарил Кюллинана и умчался в аэропорт Тель-Авива.