Анна Джонс тихонько засмеялась:

— Это место ничуть не хуже того, где я родилась.

Оказалось, что родом она вовсе не из Лондона, а из Германии, выросла на востоке страны, неподалеку от польской границы, в краю, где добывали бурый уголь. Ни о чем не подозревающие долины, так назывались в то время такие вот края, хотя сама она не знала об этом, пока росла там. Тамошние жители не знали ничего о том, что происходило в мире, потому что так далеко на востоке западногерманское телевидение не ловило, и она не осознавала, насколько несведущими они были, пока не перебралась в Берлин. В тот вечер, когда пала Берлинская стена, она сидела в комнате студенческого общежития и учила право. Лишь ближе к ночи она вышла перекусить. Одинокий бармен в зале спросил ее, что она здесь делает, ведь все остальные уже смылись на запад.

— По вам не скажешь, что вы немка, — заметила я. — Один ваш акцент чего стоит. Я думала, вы родом из Англии.

— Порой я сама начинаю верить в это.

Между нами явно наблюдалось определенное сходство. Мы обе оставили что-то позади, оказались на перепутье. Мои мысли были довольно бессвязными.

— Пожалуй, мне не мешало бы чего-нибудь перекусить, — сказала я.

— Ох, простите, я не должна была вас задерживать.

— Нет-нет, что вы! Мне было очень приятно.

Я отправила Даниелю сообщение, в котором, сославшись на дождь, сообщила, что буду поздно. После чего заказала салат «Цезарь». Анна Джонс взяла себе чашку чая.

— Как видите, я стала конченой британкой.

— А винодельня — это интересно, — добавила она. — Простите, просто я слышала, как вы говорили о сортах винограда, когда вошла… Почему именно здесь?

Я рассказала об объявлении о продаже, о желании прожить остаток жизни как-то иначе, уехать, чтобы остаться.

О тяге к земле, к природе, к которой, однако, примешивалась некоторая доля страха и непонимания того, по каким законам вертится этот мир. Она внимательно слушала, но вопросов не задавала. Я даже рассказала немного о своем муже. Что ему это нужно, перемены и все такое, сама возможность бросить вызов судьбе.

— А вам, вам это тоже нужно?

Нужно ли это мне?

— Это словно очутиться в начале сна, — проговорила я. — Словно все вокруг не совсем настоящее.

Когда я принялась дальше расспрашивать ее о прошлом, Анна Джонс отвечала вежливо и отстраненно, словно речь шла о другом человеке. Со своим мужем-англичанином она познакомилась в Берлине, когда рухнула Берлинская стена и Германия объединилась. Со временем у них родилось двое ребятишек. Дом в северной части Лондона, работа в компании, специализирующейся на европейском коммерческом праве.

— Так кто я? Немка, британка, европейка? Страны, в которой я выросла, больше нет. Скоро между нами вообще не останется никаких границ. Головной офис моей компании собирается переехать из Лондона во Франкфурт, мои сыновья уже совсем взрослые. Однажды — это случилось как раз накануне референдума по поводу выхода Великобритании из ЕС — я столкнулась в мастерской сапожника с моей соседкой, и она сказала мне, что им очень не хотелось бы расставаться с такой, как я, my dear mrs Jones, которая усердно трудится, привыкла к жизни в Англии и которую они так хорошо знают, но теперь, когда я больше не mrs Jones, когда моя работа на грани потери и сама я переезжаю жить в квартал, где меня никто не знает, кто же я теперь?

И Анна Джонс тихо повторила, словно про себя: Was bin ich? Это была единственная фраза на немецком, которую я от нее услышала.

* * *

— И что ты тогда сказала?

— О чем?

Вернувшись домой как раз перед наступлением сумерек, я застала Даниеля облаченным в спортивный костюм. Мы столкнулись в прихожей у входа на кухню. Я рассказала ему о своей новой знакомой и о том, почему меня не было так долго, что даже продуктовый магазин успел закрыться.

— Ты действительно собрался на пробежку? — спросила я. — В лесу должно быть очень сыро.

— Земля уже впитала в себя большую часть влаги.

— Я просто сказала ей, что мы решили изменить нашу жизнь, что для этого пришло время.

— Хорошо. — Он присел и принялся завязывать шнурки на кроссовках. — Кстати, я отполировал пол в зале.

— Что, весь?

— Ага.

Я почувствовала в его голосе скрытую обиду — еще бы, он ползал на коленях в пыли и опилках, пока я попивала вино. Я погладила его по руке.

— Про тебя я ей ничего не говорила.

— Врешь. — Он надел налобный фонарик — на лесных тропинках скоро станет совсем темно. До ближайшего фонарного столба, торчавшего в том месте, где у моста грунтовая дорога переходила в шоссе, было не меньше полукилометра.

— Раз уж ты начала заводить себе подруг в городе, то я хотел бы знать, что обо мне думают люди.

— Да никакая она мне не подруга. Человек просто оказался здесь проездом. Ну, посидели немного в баре, чтобы переждать дождь.

С дождем-то я действительно не могла ничего поделать.

— Да нет, это здорово, что ты общаешься с людьми. — Даниель застегнул на запястье футляр с мобильным телефоном. Налобный фонарь, словно третий глаз, вспыхнул и загорелся зловещим белым светом. — Только для меня важно, чтобы я сам создавал о себе первое впечатление.

— Тебе не о чем беспокоиться.

После дождя все запахи усилились, явственно ощущался аромат роз, к которому, как я с удовольствием обнаружила, примешивался аромат тимьяна. Даниель прибавил шаг, бегом преодолел заросший дикими травами луг и исчез в лесу.

* * *

В зале меня встретило красивое озеро из стружек и опилок. После полировки рисунок древесины проступил более отчетливо, блеск в последних лучах заходящего солнца. Я даже ощутила легкое благоговение. Эта комната будила во мне желание купить хрустальную люстру, чего мы, конечно, не могли себе позволить. Часть оконных стекол все еще была покрыта мазонитом. Сами окна тянулись почти от пола и до потолка — двойные двери веранды, выходящие на круглую каменную террасу с видом на реку. Ведущая на верхний этаж лестница, немыслимо широкая, из тех, что можно увидеть в кино, поражала своим великолепием. Мне нравилось сидеть здесь и представлять гостей, которые снуют вокруг с бокалами шампанского, фортепьянную музыку, а за окнами садится солнце, и все погружается во тьму.

Выпитое вино оставило после себя привкус чего-то прогорклого и тяжесть в голове. Ну и что с того, если я сболтнула немного лишнего приезжей иностранке, которую я встретила в баре?

Даниелю нужно время, вот и все. Тишина. Спокойствие. Ведь для него все было иначе — вот в чем дело. Большая часть его внутреннего «я» была связана с работой, и это неудивительно. Ведь он занимался невероятно важным делом. Издавать школьные учебники, источники знаний для будущих поколений, — что может быть лучше? И все же я спрашивала себя, что было хуже для Даниеля — потеря самой работы или то, что он был выпускающим редактором.