— Попытайтесь, мне бы этого очень хотелось. Но предупреждаю вас, магнетизеры всегда терпели неудачу, когда пытались усыпить меня.

— Потому что вы сопротивлялись. Настройтесь на то, чтобы подчиниться мне, и вы увидите, что если я вас не усыплю полностью, то хотя бы заставлю забыться.

— Я не буду вам мешать, обещаю.

— Что вы испытываете?

— Сильный жар в голове.

— Значит, надо сначала успокоить головную боль.

— Да… И как вы это будете делать?

— О, не спрашивайте меня. Я вообще не изучал магнетизм как науку, а испытывал его как врожденную способность. Я занимался этим для того, чтобы на самом себе убедиться в его действии, когда писал «Бальзамо», а потом, если меня об этом просили, но никогда для собственного удовольствия, ибо очень уставал от этого.

— Отлично! По крайней мере, это еще одно подтверждение тому, что вы честный человек. Так, значит, магнетизм, по-вашему, это что-то сверхъестественное?

— Видите ли, на мой взгляд, какая-то часть магнетической силы имеет физическое происхождение и, следовательно, материальна. Я постараюсь объяснить вам это с философской точки зрения. Когда природа создала мужчину и женщину, у нее, обычно такой предусмотрительной, не было ни малейшего представления о законах, которые будут управлять человеческими сообществами: до того, как решиться создать мужчину и женщину, природа задумала создать прежде всего, как и во всем остальном животном мире, самца и самку. Главной задачей этой богини Исиды с сотней сосцов, этой греческой Кибелы, этой римской Доброй Богини было воспроизводство видов. Отсюда — вечная борьба плотских инстинктов с общественными нормами, отсюда, наконец, сильнейшее порабощение женщины мужчиной и одновременно — тяга женщины к мужчине. И вот одно из множества средств, используемых природой для достижения своей цели, — это магнетизм. Физические флюиды представляют собой токи, влекущие слабого к сильному. И если это действительно так, то я считаю, что магнетизер обретает сильнейшее влияние на того, кого он магнетизирует, не только когда тот спит, но и когда тот бодрствует.

— И вы признаетесь мне в этом?

— А почему бы мне не признаться?

— И это в те минуты, когда вы предлагаете усыпить меня!

— Так вы верите или не верите в то, что я честный человек?

— Я верю, что вы честный человек, и доказательством тому то, как я веду себя с вами, ведь кто в конце концов мог бы помешать вам сказать, что я была вашей любовницей?

— Но зачем же мне выдумывать такое?

— Бог мой! Я же не знаю, что может прийти в голову волоките?

— Ах, дорогая Лилла, вы думаете, что оскорбите меня, утверждая, что я претендовал на то, чтобы быть или, по крайней мере, походить на волокиту?

— Мне говорили, что вы были самым тщеславным мужчиной во Франции.

— Вполне возможно, но целью моего тщеславия, как бы молод я ни был тогда, никогда не было то, что вы называете волокитством. На определенном уровне богатства или известности нет времени искать, нет надобности лгать. В моих объятиях побывали красивейшие женщины Парижа, Флоренции, Рима, Неаполя, Мадрида и Лондона, а подчас не только самые красивые женщины, но и самые знатные, но никогда, даже намеком, я не давал повода подумать той, что опиралась на мою руку, будь то гризетка, актриса, принцесса или королева, что я испытываю к ней что-нибудь кроме уважения и признательности, которые я всегда проявлял по отношению к женщине, отдавшейся под мою защиту, если она была слаба, и бравшей меня под свою защиту, если она была влиятельна.

Лилла посмотрела на меня и тихо проговорила:

— Странные все-таки репутации создают людям! И тут же она добавила, без видимого перехода:

— У меня раскалывается голова, усыпите меня.

Я поднялся, снял с нее шляпу и стал дуть ей на голову, проводя после каждого дуновения рукой по ее волосам. Я делал это до тех пор, пока она не сказала:

— Я чувствую себя лучше, головная боль отступила. Тогда я сел перед ней и положил руки на ее лоб, говоря вполголоса, но достаточно повелительно:

— А теперь спите!

Через две минуты она уже спала безмятежным сном ребенка.

Интересная подробность! Ни моя спутница, ни я никогда до этого не были в Спа, ни она, ни я не знали названия станций; но вот, подъезжая к конечной станции, Лилла стала беспокойно шевелиться, что-то неразборчиво бормоча.

Я коснулся кончиком пальца ее губ и приказал:

— Говорите!

Без каких-либо усилий она произнесла:

— Мы прибываем, разбудите меня.

Я ее разбудил, и, в самом деле, через пять минут гудок паровоза известил, что мы прибываем на станцию.

Лилла чувствовала себя гораздо лучше.

Мы остановились в гостинице «Оранская» — лучшей в городе. Поскольку курортный сезон еще не кончился, гостиница была почти заполнена.

Оставались только две смежные комнаты; дверь между ними была загорожена с каждой стороны кроватью. С одной стороны безопасность путешественника обеспечивалась замком, с другой стороны — задвижкой.

Излишне говорить, что дверь открывалась со стороны, где был замок.

Я показал своей спутнице расположение комнат, затем пригласил хозяйку дома, чтобы та заверила Лиллу, что это сообщение между комнатами не ловушка, и предоставил своей спутнице право выбирать себе комнату.

Она выбрала комнату с задвижкой, лишь попросив меня переставить мою кровать от двери к стене, что я и поспешил сделать.

Было десять часов вечера; моя спутница выпила чашку молока и легла: голова у нее уже не болела, но теперь ее беспокоили боли в желудке.

Я основательно поужинал, достал из сумки том Мишле, лег и стал читать.

Через час, едва лишь закончив читать и потушив свечу, я услышал тихий стук в дверь смежной комнаты.

Я подумал, что ошибаюсь, но услышал приглушенный голос:

— Вы спите?

— Еще нет; и, кажется, вы тоже не спите.

— Я страдаю.

И действительно, голос Лиллы был измученным.

— Что с вами?

— Ужасные желудочные колики.

— Боже мой!

— Не беспокойтесь, у меня это иногда бывает: болезненно, но ничего серьезного.

— Может быть, позвать кого-нибудь?

— Нет, даже эфир не помогает.

— А я могу быть более полезен, чем эфир?

— Возможно.

— Каким образом?

— Постарайтесь усыпить меня.

— Через дверь?

— Да.