Порылся, выудил какой-то пузырёк и вернулся к разглядывающему пятку другу.

— Давай ногу свою, — скомандовал он, открывая пузырёк. На ладонь ляпнулась какая-то пахнущая травами жижа бело-зеленоватого цвета, и эльф принялся намазывать её на рану.

— А-а-ай! — воскликнул Асуня. — Болече!

— Терпи, сейчас пройдёт, — спокойно произнёс Кай, но Асуня опять дрыгнул ногой.

— Дак то мужики-то терплють, а я ж нонече баба! У-у-уй-й-й-й!

— А бабы-то ваши что? — поднял взгляд эльф, а потом сплюнул: — Тьху! Женщины ваши что, не терпят? Сам говорил, что девица та, которая тебе нравится, молчит и метёт, терпит. Так что не от пола это…

Но Асуня его перебил, даже позабыв про ногу:

— Да ничаво и не нравится она мне! Так, бегаить к бабке-то, да и всё. Поёт красиво, и неча больше…

И замолчал, густо побагровев. Кайлиэль не ответил и молча продолжил обрабатывать ожог.

В путь они отправились едва солнце встало. Асуня и пораньше хотел бы, да Кай упёрся и ждал, покуда лучики из оранжевых жёлтыми не станут. Сидел, глядел на облака, а Асуня лишь озирался да ногу пробовал.

— Дивная мазька-то, — сказал он, когда они прошагали несколько минут. — Думал-то, што хромать начну, да всё ж-то и прошло уже!

Эльф довольно улыбнулся чуть пожав плечами. Асуня поправил сумку, которая со вчера будто даже легче стала и спросил:

— Плечо-то твоё как ить? Полегше хоть?

— Да, благодарю, — ответил Кай.

— А энтыть, где ты его так это?

Эльф поморщился и нехотя ответил:

— Вчера днём наткнулся на шайку… — и тут же осёкся, глядя на любопытное лицо друга. — Кто-то разбойников на дороге порешил, народичей пять было бандитов. Неплохой бой вышел.

— А ты-то как товоть? — кивнул Асуня на плечо друга.

— Я… — протянул эльф, глядя в небо и наморщив нос. — Убегал я, вот. Далеко прям. Заблудился, споткнулся, вывихнул.

— Аж таки вывихнул? — ужаснулся Асуня и хлопнул ладошками по щекам. — Дак то ж к лекарю надо, али к магу-то! Терпить он, ах ты ж боженьки светлыя! Да вывих-то, оно это самое, не то што ушибся просто, а…

Кай поднял ладонь, призывая к спокойствию:

— Не стоит, всё хорошо. Я сам себе вправил, уже всё в порядке.

— Сам?! — руки на щеках парня сжали лицо так, что губы встали ватрушкой. — Это ж как ты сам-то смог-то?! Этыж вывих! да ты, Кай, мужичище-то похлеще меня-то будешь! — тут он чуть сник, вспоминая свою тяжёлую участь, но всё же добавил: — А я-то, даж коли мужиком был когда, не смог бы… Разве что, напиться вусмерть, тады да, а так…

И он уважительно похлопал эльфа по плечу и тут же отдёрнул руку, услышав, как тот зашипел.

— От ведь, горюшко… — Да ничаво, до Баталона дойдём, там чаво-нибудь скумекаем, да?

— Скумекаем, — кивнул друг и опять досадливо сплюнул. — Придумаем. Что-нибудь придумаем.

Дурак

День напивался зноем, деревья да травы по обочинам стрекотали сотнями кузнечиков, жужжали пчёлами, мухами да осами, кричали птицами и шумели ветром. Одуряющий запах зелени и цветов пытался по лбу сшибить с ног бредущих по широкому тракту народичей, но те оказались стойкими благодаря поддерживающему свету утра, пригревающего носы и грудь в раскрытых воротах рубах.

Узкая речка змеилась по полю справа, густые леса маячили проблесками косых солнечных лучей слева, над головой разверзалась бесконечная голубизна неба, кое-где заляпанная пенными обрывками облаков, как небрежно протёртый после пролитого пива стол.

— Я вот знаешь, что думаю? — сказал Кайлиэль спустя час ходу.

— Чаво?

— А с чего в принципе ты решил, что тебя прокляли?

— Ну так этыть! — вскинул руки Асуня и даже захлебнулся воздухом, поэтому не смог продолжить сразу. — Этово же! А как не прокляли-то? Лежу ж себе, никаво не трогаю, а потом чудь какая-то перед глазами мелькнула, меня и сморило. А потом проснулся, да и всё. С тех пор ни капли даж понюхать не могу!

— Это-то понятно, — терпеливо сказал эльф и осторожно продолжил: — Но почему ты решил, что тебя прокляли на… М-м-м, быть бабой, как ты выражаешься.

— Дак как же ж? — удивился парень. — Дак ведь коли не пью и плачу, кто я, как не баба-то?

— А что, у вас ни одна баба не пьёт? — приподнял бровь спутник. — Или даже не так. У вас что, прямо все мужики в деревне пьют, и ни разу никто не плакал?

Асуня задумался. Потный лоб собрался гармошкой по уже прочерченным за последний день морщинкам.

— Дак как-то оно это… — протянул Асуня. — С мужиков-то батька мой не пил, да дед Гляв. Хотя батька-то иногда приходил-то на рогах, да боле по праздникам. На гуляньях редко когда больше чарки подымал. Мне Жорвель-то и втолковывал, что мужику не пить — стыдобища.

— Угу, — поджимая губы, кивнул Кай, молча ожидая, когда друг справится с мыслетечением сам и сообразит.

— Ток Жорвель-то энтыть… Выходит, слушать-то его и не этого, да? Что не друг он мне больше.

— А ты только друзей слушаешь?

— Ну дык, а како же? А каво ж ещё-то?

— Ну-у-у-у, к примеру, здравый смысл… — медленно и осторожно произнёс эльф, но тут же, бросив взгляд на собеседника, пояснил: — Если народич тебе друг, это ведь не значит, что он прав.

— Дак друзей-то обманывать, да негоже ж энто! — возмущённо развёл руками Асуня.

— Я не про это, — отмахнулся Кай. — Я про то, что если вот тот же Жорвель, к примеру, скажет, что Улька дура и петь не умеет, ты поверишь?

— Так таперича нет! — замотал головой парень, и эльф, застонав, отмахнулся:

— Ну ладно, я! Я вот, допустим, скажу тебе, что Улька петь не умеет, ты поверишь?

— Дак ты ж не слышал! — совсем растерянно воскликнул Асуня и встал посреди дороги, раскинув руки.

Кайлиэль тоже остановился и устало потёр переносицу.

— Ну давай представим, что слышал. Вот представь, что мы сидим у вас, вечер, пряжу тянут девицы ваши, Улька поёт… — эльф