Самолет приземлился в Джэксон-Холе после заката солнца. Два дипломата вышли в вечернюю прохладу и пошли по темно-красному ковру, привезенному отцами города за пять сотен миль. Губернатор Вайоминга Майкл Салливан преподнес Бейкеру и Шеварднадзе стетсонские ковбойские шляпы. Помощники Салливана тщетно пытались выяснить в советском посольстве размер головы министра иностранных дел и узнали наконец с помощью ЦРУ.

* * *

В последующие два дня оба министра гуляли по тропам среди мачтовых сосен, в рощах желтых осин и тополей. Шеварднадзе был в восторге. Он говорил, что пейзажи – просто «дивной красоты».

В уединении дома, затерянного в горах, два дипломата наконец взялись за дело – решение старой проблемы о контроле над ядерными вооружениями. Они обсуждали главный пункт повестки дня – СНВ, почти готовый договор об ограничении стратегических вооружений, который Буш унаследовал от Рейгана.

Шеварднадзе привез письмо от Горбачева на девяти страницах, в котором говорилось, что Советы готовы пойти на новые уступки. Уступки касались главным образом СОИ. С 1985 года Советы отказывались подписывать договор по СНВ до тех пор, пока Соединенные Штаты не подтвердят своей приверженности договору ОСВ-1 по противоракетной обороне, который, с точки зрения Советов, исключал СОИ. Но летом 1989 года ситуация изменилась: Советы втихую дебатировали, следует ли Кремлю настаивать на увязке СНВ с подтверждением приверженности ОСВ-1, что означало бы отказ от СОИ? Или же Советам следует заслужить благосклонность США, отступив и не настаивая на этом все еще горячем вопросе, и поверить, что Буш не даст им повода сожалеть об этом и не станет двигать вперед СОИ?

Шеварднадзе усиленно нажимал на то, чтобы идти этим путем. Его аппарат провел несколько закрытых семинаров, на которых ведущие советские ученые выступали за то, чтобы «отвязать» СНВ от СОИ. В числе этих ученых были физик-ядерщик Евгений Велихов и давний руководитель советской космической науки Роальд Сагдеев – обоих Горбачев высоко ценил. В столь специальном вопросе, как противоракетная оборона, этим ученым, стоявшим скорее на либеральных позициях, было несложно взять в дискуссии верх над сторонниками жесткой линии из партийной и военной среды.

В письме, которое Шеварднадзе привез Бушу в сентябре 1989 года, Горбачев писал: «Давайте на время отложим наши концептуальные споры о том, укрепит ли размещение оружия в космосе… стратегическую стабильность или будет иметь противоположный эффект. Не надо этой проблемой осложнять и без того нелегкие переговоры».

В Овальном кабинете Шеварднадзе сказал также Бушу, что Кремль мог бы демонтировать большую радарную станцию близ Красноярска, в Сибири, которая, по мнению американских экспертов, была создана в нарушение договора по ОСВ-1. Американские ястребы заявляли, что эта радарная станция указывает на постоянное и наглое мошенничество со стороны Советов, нарушающих договора по контролю над вооружениями. Заявление Шеварднадзе о закрытии этой станции равнялось признанию Советами своей вины и являлось, как сказал министр иностранных дел Бушу, «политическим решением».

Из слов Шеварднадзе явствовало, что Горбачев одержал верх над возражениями военных, хотя на самом деле именно Шеварднадзе добился этих уступок в Москве. Во время напряженных переговоров с администрацией Рейгана по контролю над вооружениями министр иностранных дел испытывал все возрастающее чувство огорчения и безысходности, наталкиваясь на чисто рефлекторную реакцию Министерства обороны и Генерального штаба блокировать почти любое изменение в позиции Советов на переговорах. И Шеварднадзе решил, что может превысить свою власть и ускорить процесс принятия решения в Москве в обход генералов.

Шеварднадзе видоизменил существовавшую практику и поручал теперь собственным экспертам по контролю над вооружениями разрабатывать новые инициативы, которые он затем предлагал американцам. После того как американцы принимали его предложения, он представлял достигнутые результаты на одобрение Горбачеву и только уже потом знакомил с ними военных. Поскольку этот гамбит срабатывал часто и успешно, Шеварднадзе терпеть не могли советские военные в высших эшелонах власти.

Вот так же смело, основываясь на своих дружеских отношениях с Горбачевым, Шеварднадзе решил – как он в частной беседе сказал своим помощникам – «проколоть нарыв» радаром в Красноярске. Убежденный в том, что военные никогда не признают вину Советов в этом вопросе, он сделал это по собственной инициативе.

* * *

В последующие три недели Бейкер дважды публично протягивал руку Горбачеву. Выступая в среду, 4 октября, перед сенатской финансовой комиссией, он сказал, что советские реформы выглядят «многообещающе». На той же неделе его помощник Роберт Зеллик полетел вместе с председателем Федеральной резервной системы США Аланом Гринспэном на пять дней в Москву, где они провели встречи с экономическими экспертами Горбачева, давая рекомендации, как построить финансовую систему, ориентированную на свободный рынок.

Выступая в Нью-Йорке в понедельник вечером, 16 октября, перед Ассоциацией внешней политики, Бейкер сказал: «Было бы ошибкой заключить, что проблемы слишком обескураживающи или что препятствия к успеху слишком велики. Пока что Горбачев приобрел за эти годы большую власть и всячески выказывает свое намерение «держаться избранного курса».

О выступлении Бейкера в сенате и его речи в Нью-Йорке можно сказать, что это была самая восторженная официальная поддержка, какую Горбачев и его политика получали до сих пор. Бейкер подчеркивал, что общим знаменателем по сути всей политики Горбачева является свобода. Он отмечал, что Кремль дал отдельному гражданину беспрецедентную свободу слова, равно как и свободу выбора делегатов на съезд народных депутатов. Перестройка постепенно продвигается к свободному рынку. Распространяя «новое мышление» на Восточную Европу, советские руководители, похоже, даже готовы дать волю своим сателлитам.

Бейкер особо стремился доказать несостоятельность утверждений пророков из администрации Буша, предрекавших падение Горбачева. Услышав, как Бейкер упомянул, что есть люди, которые считают проблемы «слишком обескураживающими», Роберт Гейтс сразу понял, кого госсекретарь имел в виду.

В то же время Бейкер старался не порождать надежд на размеры экономической помощи Соединенных Штатов или Запада Горбачеву. Он стремился сделать позицию США соответствующей заявлениям самого Кремля о том, что успех перестройки зависит от советских людей, а не от помощи извне.

А в Москве Шеварднадзе впервые публично заявил, что советское вторжение в Афганистан в 1979 году было нарушением общечеловеческих ценностей. Шеварднадзе тщательно провел разграничительную линию между теми, кто виноват, и кто не виноват. Он отметил, что в декабре 1979 года, когда режим Брежнева начал вторжение, «М. С. Горбачев и я были кандидатами в члены Политбюро. Я узнал о том, что произошло, по радио и из газет. Решение, имевшее очень серьезные последствия для нашей страны, было принято за спиной партии и народа. Нас поставили перед свершившимся фактом».

В четверг, 9 ноября, восточногерманское правительство объявило, что граждане ГДР могут выезжать из страны без специального разрешения. И вот после наступления темноты десятки тысяч перебрались через внезапно рухнувшую Берлинскую стену, многие – впервые. Джаз-оркестры играли в свете прожекторов, установленных когда-то для поимки беглецов. Восточные и западные берлинцы прыгали на уродливой стене, разделявшей их двадцать восемь лет; они чокались шампанским и пивом, пели, плясали, вырубали камни из стены и плакали от счастья.