беснующегося Нерона, тайные заговоры в ордене тамплиеров, небо Аустерлица и рассветное утро Куликовской битвы… Впору скорую психиатрическую вызывать.

АКТ ТРЕТИЙ: В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ

История — это только Текст, ничего больше. Текст со всеми вытекающими отсюда последствиями. Его задача не сказывать Истину (что и невозможно), а сокрыть её, спрятать за системой герменевтических рвов и редутов. Впрочем, все это тайна — пока. И хотя слышен уже голос андерсеновского ребёнка, пробки в электрощитке ещё срабатывают. Обнажение подлинности Истории как Текста поставит вопрос не только об её истинности (что уже, кажется, никого не пугает), но и о чьём-либо праве на рассказывание Истории, а это уже трудно будет пережить. Дальше — только безвременье, настоящее, не игрушечное.

При этом надо понимать, что История — это сакральная ценность каждой отдельно взятой социальной общности (даже если она этого не понимает). В Ней — в этом Тексте — она черпает функциональные элементы для формирования собственной идентичности, самосознания группы как целостности. Именно из этого Текста только и могут родиться необходимые этой общности Герои, которых сейчас нет и шансы на появление которых тают у нас на глазах. И «будущего» не будет без Истории (без «прошлого»), которая только одна и способна обеспечить генерацию фантома «будущего», то есть вооружить нас — как социальную общность — планами, стратегиями и мотивирующими целями. А что будет со всеми нами, лишись мы этого руководящего начала?.. Так что допустить инфляцию Истории никак нельзя — смерти подобно. Будем ли мы в такой ситуации продолжать упрямо настаивать на том, что она не Текст, а «историческая реальность»?..

Но, с другой стороны, как верить «исторической реальности» после фокуса с разоблачением от г-на Хейдена Уайта?.. Пока мы не понимали Историю как Текст, она рассказывалась так, как рассказывалась, — всегда находился кто-то, кто более чем уверенно предлагал «правильное» (адекватное моменту) прочтение Истории, исходя из Её действительности как «объективно существующей реальности». Если же мы понимаем, что имеем дело с Текстом, одним только Текстом, и нету нас более того «физического» (помните, я хотел пощупать) оплота в виде «исторической реальности», сохранять прежнее благодушие и уверенность в несокрушимости царствия земного уже невозможно.

Все так боятся определения — «Текст»… И понятно: те, кто боится, понимают его как набор слов, которым Текст, разумеется, нив коем случае не является. Это вообще не о словах. Весь мир вокруг нас — Текст. И если кому-то от этой новости хочется немедля упасть в обморок, то, право, лежать бы ему в этом самом обмороке ещё с полугодовалого возраста, когда мир вокруг нас, включая нас самих, стал превращаться в Текст. Мы живем в Тексте, как в Матрице, мы являемся Текстом, и слава богу, что наконец таки мы начинаем понимать окружающую нас реальность как Текст. Хотя бы из прагматических соображений: с Текстом, по крайней мере, можно работать, с реальностью — нет. Текст — это реальность, воспринятая методологически, понятая как структура и предполагающая двухсторонние отношения, а не классическую коленно-локтевую позицию.

Впрочем, говоря об Истории как о Тексте, мы действительно сталкиваемся с определённой сложностью… Текст, о котором мы говорим здесь, понятно, никто не пишет (ручкой по бумаге, курсором по экрану), но его можно размыть, как любую другую структуру, — расшатывая шаг за шагом его болты и гайки. Раньше, когда «писали» лишь те немногие, у кого, условно говоря, была бумага и ручка, История, какой бы она ни была, ещё могла обрести некоторую целостность как Текст (целостность, заложенную в Неё самим фактом наличия позиции «Автора»), Когда же Ролан Барт, Мишель Фуко и ряд других выдающихся «диагностов» нашего смутного из-за информационной революции времени констатировали его — «Автора» — преждевременную кончину, а бумага и ручка обнаружились у каждого второго, целостность Истории (Текста) перестала существовать. Текст, у которого много «авторов», не История, а письмо из Простоквашина. Последнее забавно в рамках мультипликационного произведения, но для социальной общности последствия подобного «писания» становятся поистине драматическими.

И это притом что для формирования долговременной памяти на те или иные исторические события чисто нейрофизиологически необходимо время, и немалое — годы! Годы, в течение которых этот конкретный исторический факт обживается в структурах памяти — здесь он должен регулярно вспоминаться, осмысляться, получать подпитку извне. В общем, требуется ему регулярное, как говорят во флоте, «проворачивание орудий». Но как это возможно в условиях существования параллельных, пересказываемых наперебой «исторических реальностей» — дядя Фёдор, кажется, не так уж и плох, а у Матроскина кости ломит, у Шарика хвост отваливается… Невозможно. Но если у субъектов социальной общности ничто историческое незагружа-ется в долговременную память, как сформируется память проспективная — память на «будущее»? А коли её нет, то принципиально непонятно, что делать в «настоящем», наступает коллапс действия. Не имея в голове ни малейшего представления о том, что будет завтра, я не понимаю — писать мне сегодня этот текст или не писать, ехать на работу или не делать этого? Я движим своим представлением о будущем и необходимости для него этих моих действий. Может, завтра всё кончится, так зачем напрягаться? Нет, всё это действительно способно вызвать абсолютный паралич воли!

И проблема эта далеко не только российская, как кому-то может показаться, а всеобщая. Проблема «утраченного времени» не в том, что нас угораздило «перестроиться» по Михаилу Сергеевичу, а в том, что История, — хотя бы и благодаря Уайту, но точно не из-за него — изменила само своё качество в рамках нашего с вами существования (перестав быть «исторической реальностью» и представ перед нами как Текст). Это системный процесс, и наше положение на самом деле мало чем отличается от положения трансокеанических империй, превратившихся в государства, колоний, ставшими государствами, государств, ставших нациями (без государства, соответственно). Все мы оказались свидетелями тектонического смещения цивилизационных пластов, которые пришли в движение как раз в тот момент, когда наша совокупная цивилизация утратила Время — «историческую реальность», казавшуюся нам прежде реальной.

«Историческая истина», в которую — в каждое прежнее время — верили свято, на самом деле всегда была идеологией (мировоззрением), а не Истиной. Идеология, как и всякая вера, предполагает наличие «Сакрального» в шаговой доступности, иначе этот «опиум для народа» не работает, поэтому идея истинности истории всегда культивировалась нещадно. Теперь эта великая иллюзия, по крайней мере в той её части, где дело касается собственно Истории, рушится на наших глазах — уверенно, безоглядно, стремительно. В саму Историю перестают верить, точнее — не могут, даже если бы и хотели: содержательных элементов в долговременной