Но других невест у него на примете не было.

Кабы не шалость Александры, вздумавшей тогда выучиться нырять, — сейчас и вовсе ни о ком бы не вспомнил, чтобы срочно посвататься. Две кронштадские вдовушки, к которым он иногда захаживал, не в счет, — на таких не женятся.

— Женюсь, но с уговором. Чтобы вы, матушка, хорошего врача позвали. Хватит травками отпаиваться, нужно настоящие лекарства принимать.

— Да больно дорого немцы за визит берут, — вздохнула теща.

— Ничего, от врача не разоримся.

Михайлов наскоро поужинал с семейством, взглянул в окошко, еще не прикрытое ставнями, и понял — пора собираться. Хоть белые столичные ночи и заставляют забыть о цифирках на часах, однако свататься заполночь — как-то не по-людски.

Полагая, что предстоят страстные объятия, он не стал обременять голову пудрой. Вьющиеся волосы убрал в косицу, надел свежую рубаху, чулки и счел себя готовым к подвигам. Еще с утра жених искупался, и не у гаваней, а в приятном местечке на северном берегу Котлина, где вода была чиста, а поверху не плавала всякая дрянь.

Морские офицеры одевались нарядно — белоснежные мундиры с зелеными лацканами, воротниками и подбоем, с золотым галуном по борту, с золотой кистью на левом плече; камзол со штанами также были зеленые. Белый цвет Михайлову был к лицу — теща о том не раз говорила.

Он расцеловал и благословил дочек, сам подошел под тещино благословение и поспешил к ялу, ждущему у мостков.

Петербуржцы гордились таким природным дивом, какого не было ни во Франции, ни в Англии. Белые ночи выманивали из дому всех, а поскольку со времен царя Петра заведено было иметь свои лодки, шлюпки, ялы, яхты, йолы, то Нева, Мойка, Фонтанка, Большая и Малая Невки в это время становилось сущим променадом. Иной барин сам плыл впереди, а следом — полная лодка дворовых музыкантов, иной вывозил на Неву и роговую музыку, под которую нарядные дамы пели и веселились.

Роговая музыка, изобретенная примерно сорок лет назад капельмейстером Яном Марешем, служившим у гофместсра Нарышкина, звучала главным образом летом — ее можно было слушать только под открытым небом и только на значительном расстоянии, так громок был звук, что не удивительно, ибо музыканты дули в медные рога, предназначенные, чтобы подавать сигналы охотникам, разбежавшимся в лесу на несколько верст. Чтобы исполнить простенький модный контрданс — и то требовалось с полсотни человек, из коих каждый тянул свою ноту.

Михайлов, улыбаясь, смотрел вперед. Он предвкушал встречу.

Подобных встреч после ночного купания было три. Александра нарочно не спешила в свое Спиридоново, чтобы капитан мог навещать ее в Санкт-Петербурге, когда вздумается. Это было хорошим знаком — стало быть, рада ему, и его мужские качества пришлись ей по душе. И спаленка Александры куда как лучше речного берега — забрать бы там счастья про запас, чтобы на всю войну хватило вспоминать…

О войне в Кронштадте говорили по-разному. Одни полагали — коли Грейг еще не увел эскадру, победа над шведами — дело трех-четырех недель. Другие сомневались, и Михайлов тоже считал, что лишь ледостав прекратит военные действия. Однако в победе он был уверен — еще недоставало на Балтике уступить шведам!

Ял с невского простора вошел в устье Фонтанки и за Летним садом повернул в Мойку. У той излучины, что была ближе к Миллионной улице, имелся каменный спуск к воде — совсем маленькая пристань. Михайлов велел причалить и ждать себя до рассвета. Сам ловко выскочил на ступени и старательно одернул на себе мундир — хотел явиться во всей красе.

Дорога была знакома — три ночи он приходил сюда, бывал впущен и заключен в объятия, из которых выбирался только ближе к рассвету.

Михайлов засвистел соловьем — пусть соседи гадают, что за дурная птаха завелась по соседству. Фрося этот сигнал знала и выглянула в окошко. Но не ответила привычным знаком — мол, сейчас тебя, сударь, впущу! — а тут же пропала.

Она появилась в окошке минут пять спустя и поманила рукой. Михайлов побежал к черному ходу. Там Фрося его и встретила.

— Подарочек тебе привез, — сказал он, вручая фунтик конфект.

— Благодарствую, — смущенно отвечала Фрося. — Пожалуйте в дом.

Она потихоньку провела Михайлова в знакомую спальню. Однако Александра на сей раз не поспешила навстречу — радостная, полураздетая, как это обычно бывало. Она, причесанная и одетая, словно только что вернулась с бала, сидела в кресле с пасмурным лицом и поднялась как-то неохотно.

— Саша, здравствуй, свет! — весело сказал Михайлов. — Что стряслось? Не больна ли ты?

— Голова разболелась, — лениво и тоскливо ответила Александра.

За все время их знакомства у нее не случалось никаких хвороб, а над мигренями — модной болезни избалованных малокровных девиц — она смеялась.

— Знаешь новость? — спросил он.

— О войне? Слыхала.

— Я оттого не приходил, что был в разведке и лишь утром вернулся в Кронштадт, — доложил Михайлов. — Наше счастье, что Грейг еще не увел эскадру бить турок. У шведов вымпелов более, чем хотелось бы, и лазутчики доносят — людей под ружье поставили немало.

Александра смотрела на него так, словно говорила: и что мне до той войны, до тех шведов?

— Они нацелились сперва на Кронштадт, потом на Санкт-Петербург, — продолжал Михайлов. — Сама государыня забеспокоилась. И «Ярославец» еще не вернулся, и «Гектора» мы где-то потеряли, а ему бы следовало разом с нами прийти.

— Я поеду в Спиридоново. Все равно в столице летом делать нечего, — сказала Александра.

— Ты захворала? — предчувствуя недоброе, спросил Михайлов.

— Да.

— Я пришел не вовремя? Ты мне не рада?

Не стоило задавать такие прямые вопросы, но капитан не умел разговаривать с дамами.

— Я не ждала тебя, Алексей.

За краткое время их романа она ни разу не назвала его по имени.

— Что-то случилось?

— Как тебе объяснить…

— Да уж говори, как есть.

— Мы поторопились тогда. Мы совершенно не знали друг друга. Это было безумие. А всякое безумие кончается тем, что возвращается рассудок.

— К тебе вернулся рассудок?

— К счастью. Я хотела написать тебе письмо, но ты пришел… Так даже лучше…

— Ну что же. Не стану обременять! — выкрикнул Михайлов. И сам не понял, как оказался на улице.

Упрашивать женщину сжалиться — что может быть отвратительнее?! И даже не попыталась удержать…

Михайлов не шел — какая-то сила несла его, подталкивая промеж лопаток.

Он понимал, что все амуры с Александрой кончены, и ставил чугунный крест на романе, и в то же время пытался угадать: почему, в чем его ошибка, можно ли загладить оплошность?

Мысль о том, что какой-то столичный вертопрах перебежал дорогу, в голову штурману, конечно, заглядывала. Но он уже довольно знал Александру, чтобы уразуметь: на дешевые ужимки она не клюнет. Выходит, влюбилась в более достойного человека? Но Михайлов считал себя весьма достойным и в спальне сил не жалел, зная также, что Александра пылала к нему неподдельной страстью. Что же это был за ангел в человечьем облике, если она столь разительно переменилась к бывшему любовнику?