Всадник рухнул на землю. Отец Серафим повернул голову влево, увидел, что бившийся рядом с ним ополченец замешкался и ордынец вот-вот полоснет его саблей. Монах, не раздумывая, метнул дубину в уже занесшего руку для удара всадника. Тот отпрянул, и ополченец тут же справился с противником сам. Справа от монаха мужики били дубинами споро и ритмично, как цепами на обмолоте. С конвоем было почти покончено, во всяком случае ордынцы были накрепко связаны боем и забыли о пленных. Отец Серафим прыгнул вперед, подтолкнул руками к противоположной стороне дороги растерянных пленников, еще раз крикнул, чтобы они спасались бегством, и нагнулся, опустившись на одно колено, чтобы поднять с земли саблю, выпавшую из руки поверженного ордынца. Краем глаза монах заметил, как через густую высокую крону упавшей сосны, за которой бестолково метались, сбившись в плотную кучу, и выли на сотню голосов ошарашенные неожиданным нападением степняки, все-таки умудрился перескочить какой-то особо лихой наездник. Прикрывшись щитом и выставив вперед копье, всадник ринулся на монаха. Стрелять ордынец не стал, видимо, боялся задеть своих, все еще бившихся в общей свалке с мужиками. Отец Серафим, стиснув рукоять валявшейся в пыли сабли обратным хватом, не поднимаясь с колена, привычно рубанул клинком коню по передним ногам и тут же, переведя саблю в левую руку, в прямой хват, резко распрямившись во весь рост, выпадом снизу вверх нанес падающему вместе с конем всаднику неожиданный встречный смертельный удар.

Рывками повернувшись влево-вправо, так что его седая борода и подол рясы метнулись в стороны черным и белым крыльями, монах оглядел поле боя, которое уже покинули пленники, наконец дружно кинувшиеся в лес, и скомандовал:

— Ополченцы! Отходим!

Он сделал шаг к лесу, вслед за освобожденными ими людьми, и упал во весь рост, словно внезапно споткнувшись обо что-то. Тут же подбежавшие мужики увидели, что из его спины торчит, трепеща серым оперением, ордынская стрела. Поняв, что их товарищи на дороге убиты, степняки принялись осыпать ополченцев стрелами прямо сквозь густые ветви перегородившей дорогу сосны. Подхватив отца Серафима на руки, мужики ринулись в спасительную чащу.

Ополченцы понесли потери: конвоировавшие пленных ордынцы успели зарубить троих, прежде чем сами пали под ударами березовых дубин. У остальных мужиков имелись легкие сабельные ранения на руках и плечах. Но они все же выиграли этот свой первый бой, спасли односельчан из басурманской неволи, которая была не лучше смерти.

Как только ополченцы, бежавшие в глубь леса вслед за женщинами и детьми, отдалились от дороги на безопасное расстояние, они осторожно положили отца Серафима лицом вниз на мягкий мох. Сидор, который, чуть отстав, прикрывал отход товарищей с трофейной ордынской саблей в руке, подбежал к монаху, бросил саблю, упал перед ним на колени, нагнулся, приложил ухо к спине, стараясь не задеть торчащую под левой лопаткой стрелу:

— Дышит. Живой!

Отец Серафим слабо пошевелился, чуть повернул голову, произнес что-то едва слышно. Сидор распластался рядом с ним, почти вплотную приблизив ухо к его устам, чтобы разобрать слова.

— Стрелу… не вытаскивайте… Вырежьте ножом… Рану… травами… от загноения…

— Понял, отче! Все сделаю. Видел, когда в рати был, как стрелы ордынские из ран извлекали, — твердо произнес Сидор и, привстав на колени, крикнул решительно: — Мужики! У кого нож?

Взяв протянутый ему нож, Сидор скомандовал:

— А теперь держите его покрепче, за руки и за ноги, пока сознание не потеряет. Да голову прижмите, но так, чтоб не задохнулся! — И, увидев, что бабы и детишки, освобожденные из полона и разбежавшиеся по лесу, начинают собираться вокруг них, прикрикнул: — А ну, не толпитесь вокруг, свет не застите! Лучше быстренько разбредитесь да трав пособирайте, которые раны заживляют да гной вытягивают!

Односельчане беспрекословно и с готовностью кинулись выполнять распоряжения Сидора, обычного мужика, которого еще вчера никто особо не замечал и не слушал.

Сидор перекрестился, прошептал короткую молитву и решительно распорол рясу на спине монаха. Сжав зубы так, что побелели скулы, он принялся кончиком ножа разрезать кожу на спине, чтобы извлечь зазубренный наконечник стрелы. Отец Серафим вскрикнул от боли, забился в руках державших его мужиков, но тут же потерял сознание, затих. Сидор нередко резал всякую живность: кур, гусей да телят, но живого человека пластал ножом впервые в жизни. Если не считать, конечно, тех троих ордынцев, которых он зарубил своим топором два года назад, когда бился в ополчении на Засечной черте, на берегу Оки, да одного сегодняшнего, которого сперва сбил наземь дубиной, а потом заколол его же собственной саблей. Но рубить врага в бою — это одно, а так вот резать по живому человеку — совсем другое. Впрочем, Сидор был русским крестьянином. Более того, он еще был и русским ратником и действительно видел, как полковые лекари вырезали из его товарищей точно такие же стрелы. Природная смекалка, привычка к любой работе и золотые руки помогли ему справиться со сложнейшей задачей, и вскоре стрела с черным от крови наконечником была извлечена из раны. Сидор вначале хотел было отшвырнуть ее в сторону, но потом решил отдать отцу Серафиму, когда тот, даст Бог, выздоровеет.

Сжимая в окровавленных ладонях стрелу и нож, он утер рукавом пот со лба, поднял голову и обратился к окружавшим его людям:

— Нашли, чем рану прикрыть?

Пожилая крестьянка, известная в их селе как опытная травница, протянула ему пучок ярко-зеленых стебельков с продолговатыми овальными листиками и широкую полосу тонкого белого полотна, явно отодранного от подола рубахи какой-то молоденькой девицы, любящей красиво наряжаться.

С помощью травницы и еще двух женщин, имевших некоторый опыт врачевания, Сидор перевязал отца Серафима. Тот дышал слабо и неровно. Травница покачала головой:

— Нельзя ему в лесу с нами прятаться. Надобно его к лекарю, в город или в монастырь, причем как можно скорее.

Сидор кивнул:

— Верно. Сейчас соорудим носилки да и отправимся всем миром в монастырь. Там и отцу Серафиму будет помощь, да и вам, бабоньки, с детишками и стариками — пропитание и защита. А мы с мужиками, коль придется врага отражать, на стены монастырские встанем или в поле выйдем с ополчением. Наверняка возле монастыря большая рать собирается. Так что давайте, детей малых берите на руки, стариков — под руки, да и двинемся в путь не мешкая, чтобы святого отшельника, который нас всех от басурман спас, как можно скорее доставить под монастырский кров, к ученым монахам-врачевателям.

Лесная тропинка, прежде еле заметная и узкая, постепенно расширилась. Шедшие по ней люди зашагали бодрей и уверенней, поняв, что скоро достигнут цели своего путешествия. И действительно, вскоре над их головами, над кронами сосен поплыл спокойный и величавый звон монастырских колоколов. Все, даже женщины, несшие на руках малых детей, и мужики, державшие на плечах носилки с раненым отцом Серафимом, остановились, высвободили, как смогли, правую руку, перекрестились на невидимые пока церковные купола.