не спрашивая, уселась на капот моей машины. Ожидалось, что надо спросить другого водителя, прежде чем даже касаться его машины, но она, очевидно, не заботилась о правилах, демонстрируя это раньше. Хорошо, что я тоже не парился.

Я протянул ей тарелку с блинами, но она покачала головой.

— Дима?

Она вытащила сигарету и закурила.

— Ага. Высокий, долговязый парень, бросающий на нас вонючий взгляд.

Динара не смотрела в его сторону.

— Ты все еще думаешь, что он мой брат?

Я наклонился к ней, скрестив руки на груди, пытаясь сделать вид, что мне все равно, и запихнул в рот еще один блин.

— Он не брат?

— Нет, — сказала она с намеком на веселье. — Не брат.

Она протянула мне пачку сигарет. Обычно я не курил так рано утром, но все равно взял сигарету и сунул в рот.

— Зажжешь?

Улыбка мелькнула на ее лице, но также быстро исчезла. Она подняла зажигалку, пламя трепетало на легком ветру. Я поставил тарелку на капот и наклонился ближе, пока кончик сигареты не повис над огнем и не закурил. Наши взгляды встретились, и она твердо смотрела на меня. Многие девушки старались быть застенчивыми или хлопали ресницами, некоторые даже отворачивались, потому что фамилия Фальконе так действовало на людей. Но Динара смотрела мне в глаза. У меня возникло ощущение, что она пытается видеть дальше того, что я хотел, чтобы видели другие, и все же она держала свою собственную броню. Что бы ей ни пришлось скрывать, я это выясню.

— Я думаю, это имеет смысл, что ты не путешествуешь без телохранителя, — сказал я. — Вообще-то я удивлен, что твой отец позволяет тебе держать только одного.

— Мне не нужны телохранители, и мой отец знает, что я никому не позволю запереть меня в клетке. Я выбрала Диму, и он единственный, кого я принимаю.

Что-то знакомое и покровительственное слышалось в том, как она говорила об этом парне, но я никогда не видел, чтобы они обменивались какой-либо физической близостью, так что это давало мне надежду, что на самом деле между ними ничего не происходит.

Дима все еще смотрел на нас. Что-то в том, как он наблюдал за Динарой, вызвало у меня подозрение. Я хотел, чтобы Динара опровергла это.

— Он твой парень?

Она выпустила дым, глядя в небо.

— Нет, но раньше был. Совсем недавно.

— Похоже, он хотел бы, чтобы так оно и осталось.

Динара криво улыбнулась.

— Ты ужасно интересуешься моей личной жизнью.

— Я предпочитаю знать все о людях, которые участвуют в моих гонках.

— Даже их постельные истории?

— Даже это, особенно если они связаны с принцессой Братвы. Информация о тебе это большой товар.

— Готова поспорить, — сказала она. — Римо спрашивал обо мне?

То, как она произнесла его имя, заставило меня замереть. Мой брат вселял страх в сердца даже самых храбрых людей. В голосе Динары не было страха. Ее голос звучал так, словно она говорила о старом знакомом, о ком-то, кого она была бы не прочь снова увидеть. У них было какое-то незаконченное дело. Может, я ее способ сблизиться с моим братом, даже если найти его непросто, и он не склонен избегать людей, которые означают неприятности. Я не был уверен в том, что испытывал, понимая, что она, возможно, искала моей близости только ради мести моей семье, или ради чего-то там еще у нее на уме.

— Ты, наверное, читала о моей семье, — сказал я.

Она рассмеялась.

— Будто это необходимо. Репутация твоей семьи на самом деле не секрет. Даже в других частях страны.

Я прищурился, стараясь больше не смотреть на ее живот.

— Даже в России?

Она бросила сигарету и раздавила ее.

— В соответствующих кругах, конечно, но большую часть жизни я провела в Штатах.

Я пожал плечами.

— Мы много работаем над поддержанием своей репутации.

Это было недавно, когда я не хотел иметь ничего общего с бизнесом моих братьев и Каморрой. Я даже подумывал отказаться от татуировки. Конечно, Римо этого не допустил. Теперь я был рад. Эта жизнь была действительно всем, что я знал, и позволяла мне следовать своей страсти: гонкам.

— И это потрясающая репутация, — сказала она. — Одна из самых захватывающих историй о твоей семье появилась благодаря тебе, если я не ошибаюсь. Ты убийца матери, — произнесла она.

Ее бирюзовые глаза метнулись ко мне, захватывая. Из ее уст это прозвучало так, будто я заслуживаю похвалы.

— Я не убивал свою мать. Это сделали мои братья.

— Ты напал на неё с ножом. Хотел убить ее и убил бы, если бы твои братья не оказались проворнее.

В ее устах это тоже звучало как гонка. Но это не так. Все происходило как в замедленной съемке. Мне не хотелось думать о том дне, но он иногда посещал мои сны.

— Ты бы убил ее, верно?

Я искал глазами Динару, гадая, зачем ей это знать. Большинство людей чувствовали себя, неловко обсуждая эту тему. Убийство матери просто не было хорошей темой для светских разговоров.

Я кивнул. Это не было сознательным решением ударить ножом мою мать. Я действовал, руководствуясь чистым инстинктом и яростной решимостью защитить своих братьев и их семьи.

— Что насчет твоей матери? — я спросил.

По лицу Динары пробежала тень.

— Мертва. Ее убили.

Я кивнул, гадая, лжет она или не знает правды. Жизнь Иден вряд ли можно считать живой, но она определенно не мертва.

Она наклонилась ближе.

— Ты все еще думаешь о том дне? Жалеешь об этом?

— Жестокая смерть моей матери то, что больше всего восхищает тебя во мне? — спросил я, мой голос стал жестче, чем раньше.

— Это очаровательно. Дети должны прощать и забывать проступки своей матери. Должны любить и лелеять их, несмотря на их недостатки. Но вы, Фальконе, не о прощении, да? — в ее голосе прозвучал вызов.

Я положил сигарету на ладонь, на то место, которое больше не было чувствительным к боли после того, как я превратил привычку тушить свои сигареты в подростковом возрасте. Брови Динары чуть приподнялись.

— Нет, мы не занимаемся прощением, Динара, — я встал, возвышаясь над ней. Она не сдвинулась со своего места на капоте, только запрокинула голову, смотря мне в лицо. — Это то, о чем ты всегда должна помнить.

Она спрыгнула с моего капота и протиснулась мимо. Бросив мне через плечо мрачную улыбку, она зашагала прочь и крикнула:

— Ох, я знаю, Адамо, и не забуду.

Я отрицательно покачал головой. Она была чем-то другим. Мои глаза следили за ее телом, ради которого можно было умереть, пока она