class="p1">И в этом состоит вторая вещь, которую я усвоил, становясь уязвимым человеком среднего возраста. Подведем итоги:

1. Я убежден, что никто не знает о деле, которым вы занимаетесь, столько, сколько знаете вы. А если кто-то знает больше, это уже не ваше, а его дело, а вы – его работник, а не самостоятельный человек. А как только дело станет истинно вашим делом, вы будете знать о нем больше, чем кто бы то ни было.

2. Никогда не ставьте золотые коронки на передние зубы.

А теперь я перестану прикидываться добродушным молодым человеком и явлю свое истинное лицо. Я докажу вам, если вы пока и сами этого не поняли, что в моей натуре присутствует зло и в качестве сына я себя никому не пожелаю.

Я не люблю стариков. Они вечно твердят о своем «жизненном опыте» – какового почти ни у кого из них нет. Собственно, в пятьдесят большинство из них совершают те же ошибки и верят в те же расхожие двадцатикаратные бредни, что и в семнадцать. А причина тому – все та же старая добрая уязвимость.

Возьмем тридцатилетнюю женщину. Она считается счастливой, если обременила себя множеством вещей: мужем, детьми, домом, прислугой. Если у нее три дома, восемь детей и четырнадцать слуг, считается, что ей уж совсем повезло. (Множественные мужья обычно счастья не прибавляют.)

Да, но когда она была молода, она переживала только за саму себя; теперь ей приходится переживать за все неприятности, которые могут произойти с любым из этих людей или предметов. Она в десять раз уязвимее. Более того, она не в состоянии порвать ни одну из этих связей, сбросить хотя бы одно бремя – разве что ценой величайших мук и горестей. Все эти вещи давят непомерным грузом и одновременно являются величайшими ценностями ее бытия.

Соответственно, все, что не делает ее защищеннее или как минимум не дает ей чувства защищенности, вызывает у нее раздражение. Знания она обретает исключительно бессмысленные, из дешевых фильмов, дешевых романов и дешевых мемуаров титулованных иностранцев.

А тем временем ее супруг тоже начинает с подозрением относиться ко всему радостному и новому. Он редко обращается к ней, разве что посредством глубокомысленного хмыканья или дабы выяснить, отправила ли она его рубашки в стирку. В воскресенье, за семейным обедом, ему случается развлечь ее любопытными статистическими данными партийной политики и взглядами, высказанными в сегодняшней газетной передовице.

При этом после тридцати лет в глубине души жена и муж уже знают, что всё в прошлом. Светское общение превращается в муку – пока не выпьешь несколько коктейлей. Оно более не происходит спонтанно, это условность, с помощью которой они закрывают глаза на то, что другие их знакомые обоих полов выдохлись, потускнели и растолстели, однако их следует вежливо терпеть, ибо и самих их тоже вежливо терпят.

Я видел множество счастливых молодых пар – но редко видел счастливые семьи, в которых супругам за тридцать. Почти все семьи можно разделить на четыре категории:

1. Где муж – симпатичный самодовольный тип, который считает, что трудиться на ниве страхового бизнеса куда тяжелее, чем воспитывать детей, и поэтому дома все должны плясать вокруг него. Дети таких отцов, как правило, смываются от родителей, едва научившись ходить.

2. Где у жены – острый язычок и комплекс мученицы: она считает себя единственной женщиной на земле, когда-либо рожавшей ребенка. Это, как мне кажется, самые несчастные семьи.

3. Где детям постоянно напоминают, какой подвиг совершили родители, приведя их в мир, и как надлежит родителей уважать за то, что они родились в 1870 году вместо 1902-го.

4. Где всё – ради детей. Где родители платят за образование детей куда больше, чем могут себе позволить, и балуют их до умопомрачения. Кончается это, как правило, тем, что дети начинают стыдиться родителей.

Тем не менее я считаю брак одним из самых удачных существующих у нас институтов. Я всего лишь озвучиваю свое убеждение в том, что Жизнь, использовав нас в своих целях, отбирает у нас все привлекательные свойства, а взамен дарует высокопарную, но поверхностную уверенность в собственной мудрости и «жизненном опыте».

Понятное дело, что, поскольку управляют миром старики, в мире возведен многослойный камуфляж, скрывающий тот факт, что только молодые люди привлекательны и значимы.

Окончательно запутав большинство читателей этой статьи, я перейду к заключению. Если вы не согласны со мной только в мелочах, у вас есть полное право воскликнуть: «Боже, какая неискушенность!» – и заняться чем-нибудь другим. Лично я не считаю себя неискушенным, потому что, по моим понятиям, человек моего возраста неискушенным быть не может. Например, несколько месяцев назад я прочитал в этом журнале статью некоего Ринга Ларднера, в которой упомянуто, что ему тридцать пять лет, и, помнится, подумал, каким молодым, счастливым и беззаботным он кажется в сравнении со мной.[32]

Возможно, он тоже уязвим. Там про это ничего не сказано. Возможно, достигнув тридцатипятилетнего возраста, вы просто перестаете сознавать собственную уязвимость. Я могу сказать одно: если он когда-нибудь снова достигнет двадцатипятилетнего возраста, что крайне маловероятно, он, возможно, со мной согласится. Чем старше я становлюсь, тем отчетливее понимаю, что вообще ничего не знаю. Если бы меня попросили написать эту статью лет пять назад, может быть, ее бы еще и стоило почитать.

Как бы я продавал свою книгу, будь я книготорговцем[33]

Книге известного автора должна быть предоставлена вся витрина целиком – я уверен, что совместная выставка четырех книг в течение четырех дней не идет ни в какое сравнение с экспозицией одной-единственной книги в течение одного дня. Чтобы привлечь внимание, было бы забавно все книги поставить вверх тормашками, а среди них усадить человека в массивных очках, погруженного в чтение, – глаза его должны быть вытаращены от чрезмерного внимания, а левая рука прижата к сердцу.

Но если серьезно, вынесенный в заголовок вопрос ставит меня в тупик. Будь я книготорговцем, я бы, наверное, продвигал самую популярную книгу сезона независимо от того, макулатура это или нет.

Мода на книги, подобные моим, почти целиком зависит от колоссального критического веса, которым на сегодняшний день обладает Г. Л. Менкен[34]. А особенно важно то воздействие, которое он оказывает опосредованно. Такие обозреватели, как Уивер в «Бруклин игл», Бишоп в «Вэнити фейр», Бойд в «Сент-Пол ньюс» и десятки других, отражают либеральные тенденции, которые популяризирует Менкен.

Растущий спрос на подобные американские книги почти напрямую создается этими людьми, которые не оставляют места для халтуры на страницах своих