Команда ешивы, бурно выразив свою радость, убежала с поля. Дэнни Сендерс посмотрел на меня, начал было что-то говорить, но затем быстро ушел.

Я занял свою позицию у второй базы. Ко мне подошел Гольдберг.

— Чего он так быстро убежал? — спросил он.

Я бросил взгляд на нашего третьего бейсмена. Он стоял рядом с мистером Галантером и выглядел очень озабоченным.

— Он войну выиграть торопится, — съязвил я наконец.

— Ну-ну.

— Гольдберг, на место! — закричал мистер Галантер. В голосе его слышались нотки раздражения. — Крепить оборону!

Сидни быстро пошел на свое место. Я остался ждать.

Стало жарко, я вспотел под одеждой. Я чувствовал, как заушины очков врезались в кожу черепа, снял их и провел пальцем по ноющим замятинам. Потом быстро надел, потому что увидел, как Шварци начинает замах для подачи. Приняв стойку, я вспомнил обещание Дэнни Сендерса своей команде прикончить нас, апикойрсим. Это слово изначально обозначало человека, воспитанного в иудаизме, но отвергшего самые основы своей религии — существование Бога, Откровение, воскрешение мертвых. Но для таких, как рабби Сендерс, оно стало обозначать любого иудея, который позволяет себе, скажем, читать Дарвина, не носит пейсы и цицит на краях одежды. Я был апикойресом для Дэнни Сендерса — несмотря на мою веру в Бога и в Тору, — потому что я не носил пейсы и ходил в школу, где в программе было слишком много английских предметов, а еврейские предметы проходились на иврите, а не на идише, а ведь и то и другое — неслыханный грех. Первое — потому что отнимает время от изучения Торы, второе — потому что иврит, то есть древнееврейский, был священным языком и употребление его для обыденных школьных нужд было профанацией Имени Божьего. Я никогда раньше не сталкивался лично с такими евреями. Мой отец говорил мне, что его не волнует, во что они верят. Удручало в них другое: фанатическая убежденность в собственной правоте, их абсолютная уверенность, что они, и только они, слышат, что говорит Бог, а все прочие евреи — не правы, полностью не правы, они грешники, лицемеры, апикойрсим, и обречены гореть в геенне огненной. Непонятно, правда, когда только они успели научиться таким ударам, раз каждая минута дорога им для изучения Торы, и как это они послали раввина — чтобы тот терял свое бесценное время, сидя на скамейке у спортивной площадки.

Стоя в поле и наблюдая за парнем на домашней базе, который пропустил высокий мяч, я вдруг очень разозлился. С этого момента игра перестала быть просто игрой: она стала войной. Радостное возбуждение испарилось. Ешиботники как-то так повернули, что этот послеобеденный бейсбольный матч превратился в конфликт между тем, что они считали своей праведностью, и тем, что они считали нашей греховностью. Я чувствовал, как наливаюсь злобой, и вся эта злоба фокусировалась прямо на Дэнни Сендерсе. Оказалось, я могу его ненавидеть.

За половину периода на домашней базе перед питчером Шварци оказались пятеро соперников, и только одного из них он сумел выбить. Время от времени ешиботники выкрикивали нам на идише: «Горите в аду, апикойрсим!» — и к тому моменту, когда половина периода закончилась и мы сгрудились у сетки вокруг мистера Галантера, все понимали — это не просто игра в мяч.

Мистер Галантер обильно потел и был мрачен. Сказал он только одно: «Теперь нужно сражаться с осторожностью. Избегайте ошибок». Он сказал это очень тихо, и мы тоже стояли тихо, пока баттер не ступил на домашнюю базу.

Мы стали вести тихую, внимательную игру. Следуя указаниям мистера Галантера, мы не бросались в рискованные пробежки и отбивали, когда можно было, подачи без замаха. Я заметил, что вне зависимости от того, на какой базе стояли бегущие игроки команды ешивы, мяч всегда и отовсюду бросали Дэнни Сендерсу, и понятно почему: он был единственным игроком, который надежно ловил их неуклюжие броски. Еще во время периода я улучил момент, зашел за плечо раввину и посмотрел, что он читает. Это была книга на идише. Я пошел обратно к сетке. Дэви Кантор подошел и встал рядом, но ничего не сказал.

Мы выиграли только одно очко в этом втором периоде и вышли на начало третьего с тяжелым чувством.

Дов Шломовиц занял место на домашней базе. Он стоял там, как медведь, бита в его мясистой руке казалась спичкой. Шварци подал, и Шломовиц, отбивая, чуть не располовинил голову третьему бейсмену. Ешиботники загудели, и кто-то снова явственно крикнул в нашу сторону на идише: «Горите в аду, апикойрсим!». Мы с Сидни молча переглянулись.

Мистер Галантер стоял у третьей базы, утирая лоб. Раввин спокойно читал свою книгу.

Я снял очки и потер уши. Неожиданно меня охватило странное чувство — словно наше игровое поле, с асфальтовым покрытием и разметкой, нанесенной белой краской, — отныне и есть весь мой мир, как будто все предшествующие годы моей жизни были лишь подготовкой к этой игре и от ее исхода зависит вся моя дальнейшая жизнь. Я замер на мгновение с очками в руке. Мне стало страшно. Затем я глубоко вдохнул, и страх прошел. Это просто спортивная игра, сказал я сам себе. Всего-то делов!

Мистер Галантер крикнул, чтобы мы отодвинулись и сплотили оборону. Я стоял в нескольких футах от второй базы и сделал два шага назад. В это время Дэнни Сендерс, помахивая битой, прошел на домашнюю базу. Ешиботники кричали ему на идише, чтобы он прикончил нас, апикойрсим.

Шварци оглянулся, чтобы осмотреть поле. Он явно нервничал и тянул время. Сидни Гольдберг ждал, не принимая стойку. Мы встретились глазами — и отвели их. Мистер Галантер спокойно стоял на своем месте у третьей базы, глядя на Шварци.

Первая подача прошла слишком низко, и Дэнни ее проигнорировал. Вторая, судя по траектории, шла на уровень плеча[14], и не успел мяч преодолеть две трети расстояния до домашней базы, как я уже стоял на второй базе в полной готовности. Я раскрыл перчатку, в этот момент бита хлопнула по мячу, и я увидел, как мяч пулей пронесся прямо над головой Шварци — так быстро, что наш питчер еще не успел восстановить равновесие и просто не смог бы среагировать, если бы мяч прошел ниже. Я увидел Дова Шломовица, несущегося ко второй базе, и Дэнни Сендерса, бегущего к первой, услышал радостные вопли команды ешивы и выкрик Сидни Гольдберга, изо всех сил выпрыгнул, вытянув руку с перчаткой так далеко, как только смог, и, уже ловя мяч, подумал, что эдак можно ее вывихнуть из плеча. Мяч врезался в раскрытую перчатку со страшной силой — рука тут же онемела, а все тело тряхнуло, словно дернуло током. Я почувствовал, что теряю равновесие и неудержимо падаю на левое бедро и локоть. Я увидел, как Дов Шломовиц разворачивается и бежит обратно к первой базе, заставил себя перейти в сидячее положение и неуклюже бросил мяч Сидни Гольдбергу, который схватил его и метнул на первую базу. Я услышал, как судья закричал «Аут!»[15], и увидел Гольдберга, бегущего ко мне, чтобы помочь подняться, — на его лице застыло выражение счастья, в которое он сам боялся поверить. Мистер Галантер выкрикнул судье «Пауза!» и побежал на поле. Шварци стоял на своей позиции питчера с разинутым ртом. Дэнни Сендерс застыл на линии первой базы, в нескольких шагах от нее — там, где его остановил мой бросок, — и вперился в меня взглядом, лицо его при этом словно окаменело. Раввин тоже смотрел на меня, а вся ешива притихла.