Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну как, — спросила, — как дела?
— Отлично!
Как будто его за язык дергали. Ее бы урезонить, мол, шел вот к тебе душу отвести, а вслух соврал этак небрежно, аж самому тошно стало.
— На учебу вот пошлют.
— И скоро?
— Ага.
— Поздравляю. Капитаном станешь, возьмешь себе замуж какую актерку или докторицу судовую. Вместях плавать…
— Ты что?
— Ничего. Сейчас бы не встренул, небось и не искал бы. Хотя тут ведь порт большой, отыскать мудрено. А и мне не шибко нужно.
— Лен… ты какая-то чудная.
— Ага, я чудная, я очень чудная, — знакомо, с неожиданной злостью зачастила она, не давая вставить слово, — одним словом, дрянь девка, ты со мной не водись, не советую. — Его кинуло в пот, мимо шли люди, и он не знал, куда деваться от их взглядов и как ей сказать, что она неправа. — Вот, миленький, понял, прими совет.
— Ага…
— Что ага?! Мы только друзья — не больше. Понял? И я не дурочка…
— Н-не знаю… не пойму я…
— Ах, не знаешь, ну думай, может, что и поймешь.
Она круто повернулась и упорхнула в приоткрытую дверь. Еще крикнул вслед, хрипло, с нарочитым, отчаянным смешком: «Лен! Постой!» Куда там, будто и не расслышала.
Посидеть бы с ней рядом, за столиком в кафе, после баржевой самодельной пищи попробовать нормальной еды, но идти следом он просто не мог, да и есть расхотелось. Так он простоял в тоскливой растерянности и лишь сейчас понял, что наряжался в надежде встретить Лену, да ведь теперь не объяснишь. «Только друзья». А что ж тут плохого — быть другом? Что за девка, что они за люди, толком не поймешь, чего хотят. Все в башке перепуталось.
Он вернулся на баржу, переоделся в грязное и вышел на палубу.
— Со свиданьицем, — сказал Цыпа, — что ж так скоро, любовь у тебя как у воробья.
— Заткнись, — ответил Санька, исподлобья упершись в коротышку.
С того случая он перестал его бояться напрочь и всякий раз лез на рожон, но Цыпа вроде бы даже остерегался его, не принимал ссоры.
Глухо, с подвывом работал насос, качая в баки горючее, шла легкая зыбь, и берег, казалось, чуть колыхался за кормой, Санька все еще ждал, вглядываясь в снующих на причале рабочих, словно еще надеялся — не мелькнет ли алая косынка.
— Сычу вахту сдавать, а его нет и нет, и где засел, — миролюбиво обронил Цыпа. — Может, пойду пошукаю, все одно ты здесь. Я ненадолго.
Санька уже знал, что значит это «ненадолго», двое суток не спал почти — один за всех, но смолчал, а Цыпу тотчас как ветром сдуло. До полной закачки оставалось не менее получаса, и он подумал, что успеет черкнуть письмо родным, а то заждались там. Потом — уборка палубы, а там разбудит шкипера, пускай сменяет.
В кубрике вырвал из блокнота желтоватый листок и торопливо стал писать, с трудом пересиливая навалившуюся сонливую тяжесть.
«…А еще сообщаю вам, дорогие мои, что плаваю пока на небольшой акватории… Скоро пойду тралить в океан и тогда куплю бате кирзовые сапоги, а вам, родная мама, отрез в горошек, как вы мечтали. А пока высылаю триста рублей на ремонт хаты, сам я полностью обеспечен, каждый день питаюсь кашей с комбижиром первого сорта…»
За спиной сдержанно кашлянули. Шкипер при полном параде, в гражданском костюмчике, едва не лопавшемся в плечах, выглядел торжественно, должно быть, перед предстоящим свиданием с Дарьей и вместе с тем слегка встревоженно.
— Куды пишешь? А-а, домой. А что именно, не секрет?
При всей своей самоуверенности он питал благоговейную боязнь перед всякой бумагой, независимо от того, куда она пойдет — в высшие инстанции или в неизвестную ему белорусскую деревню, мало ли что напишет матросик о своей службе. В глубине души переживал разброд на барже и не хотел выносить мусор из избы.
Санька прочел, нехотя, опуская эпитеты «дорогие», «родная». Шкипер выслушал, хмуро кивая, что означало полное понимание серьезности момента, сказал, разгладив по щекам пышные усы:
— Уважать родителев — первое дело… А что, Цыпа опять сбег? Ох, дождутся прохиндеи, ох, дождутся. — Сколько уж так грозился. Да и сам шкипер уходит не вовремя. Нет, прав старпом: каковы сами, таковы сани. — Ну пока, дозавтрева, смотри тут, чтобы порядок был.
И на прощанье зачем-то пожал Саньке руку.
Санька заклеил письмо, смочив языком кисловатый клейкий ободок. Вздохнул, вспомнив размолвку с Леной, прилег щекой к подушке и — отключился, сморило… Очнулся от запаха гари, выскочил на палубу — из горловины валил дым. В первое мгновение у него ослабли ноги. И тут его осенило: кончилось масло в картере! А Цыпа забыл проверить! Нет, не зря он зубрил «Пособие для матроса». Через пять минут все было сделано. Залил масло и снова врубил ток. И хорошо сделал, иначе от резкого остывания мотор бы заклинило. Это он уж потом понял, а в те жесткие минуты действовал как по наитию, отложилась в цепкой памяти школьная физика — смекнул, что к чему.
В этот вечер все прошло гладко, вызовов не было, и руки уже не дрожали, как в тот первый раз, когда напутал с закачкой. Но и сон как рукой сняло. Он облокотился на холодный от росы леер, какое-то время разглядывал сверкающий огнями траулер, входивший в порт, потом суетливую толпу встречающих, размытую сизым туманом, мелькание на трапах матросских беретов вперемешку с цветастыми платками. И только сейчас заметил в сторонке у крана одинокую фигурку в стеганке.
Ленка!
Сперва ему показалось, что и она кого-то встречает, даже внутри заныло, но лицо ее было обращено к барже, точно она и впрямь могла что-то разглядеть в темноте. Он-то ее видел хорошо — в свете фонаря поблескивающий изморосью ватник, темные впадинки глаз под косынкой, и, еще не веря себе, медленно сошел с трапа, позвал, увидев, как она вся встрепенулась и точно вслепую пошла прямо на него.
Он встретил ее
