По дороге в центр города я пытаюсь осмыслить, что собой представляет эта Худая женщина, стараюсь припомнить все подробности ее физического облика, столь ярко и живо представшие передо мной всего пару минут назад. Однако – то ли в результате беспокойных событий сегодняшнего дня, то ли потому, что некий отдел моей памяти впал в застой, – я вспоминаю ее лишь как некую общую идею, но не как личность. И эта идея еще более неестественная, более угрожающая, чем первое впечатление, которое она на меня произвела. Думать о ней сейчас – это словно прочувствовать разницу между тем, что ощущаешь, когда видишь ночной кошмар, и тем, как рассказываешь кому-то в безопасности солнечного утра обо всех этих глупых и пугающих ночных блужданиях во сне.

Добравшись до Гранд-Сентрал, я поднимаюсь по эскалатору и прохожу по тоннелю в главный зал вокзала. Час пик. Все вокруг больше напоминает паническое бегство, нежели упорядоченное, целенаправленное движение. Самыми затравленными и потерянными выглядят туристы, которые приехали сюда, дабы полюбоваться нью-йоркской суетой и спешкой, а теперь просто стоят, как громом пораженные, судорожно цепляясь за своих жен и детей.

О’Брайен стоит возле справочного бюро, под золотыми часами в центре зала, на нашем традиционном месте встреч. Она выглядит бледной. Возможно, она раздражена, и совершенно справедливо, я ведь опоздал.

Когда я оказываюсь рядом, Элейн смотрит в другую сторону. Я касаюсь ее плеча, и она подпрыгивает.

– Я тебя не узнала, – извиняется моя коллега. – Хотя должна была, не так ли? Это ведь наше место.

Мне это нравится больше, чем следовало бы – это выражение «наше место», – но я списываю его со счета как просто случайный набор слов.

– Извини, я опоздал.

– Ты уже прощен.

– Напомни мне еще раз, – говорю я, – почему это место – наше место? Это что, из фильма Хичкока? «К северо-северо-западу»?

– И ты мой Кэри Грант[9], да? Льстишь сам себе. Хотя набор актеров не то чтобы уже закончился, так что не дуйся. А истина заключается в том, что мне нравится встречаться именно здесь, поскольку все окружающее выглядит крайне нецивилизованно. Толпы народу, толкучка. Эти маски жадности и отчаяния. Настоящий пандемониум. Организованный хаос.

– Пандемониум, – задумчиво повторяю я, слишком тихо, чтобы О’Брайен услышала меня в этом грохоте.

– Что ты сказал?

– Это название Сатана дал крепости, которую выстроил для себя и своих последователей после того, как его изгнали с небес.

– Ты не единственный, кто читал Милтона, Дэвид.

– Конечно. Ты меня намного опередила.

О’Брайен делает шаг вбок, чтобы посмотреть мне прямо в лицо.

– Что стряслось? Ты какой-то взъерошенный.

Я раздумываю, рассказывать ли ей о Худой женщине и о странном предложении, сделанном мне в кабинете. У меня возникает ощущение, что это может выглядеть как раскрытие тайны, которую я вроде бы должен был хранить – нет, это больше, чем просто «ощущение», это нечто вроде физического предупреждения, – и у меня напрягается что-то в груди, что-то давит мне на кадык, словно невидимые пальцы сжимают мою плоть, стараясь заставить меня замолчать. А потом я вдруг обнаруживаю, что бормочу что-то маловразумительное о жаре и необходимости срочно выпить чего-нибудь покрепче.

– Так ведь мы именно для этого тут и встретились, не так ли? – отвечает Элейн, взяв меня под руку и направляя через толпу к выходу из вокзала. Ее рука лежит у меня на локте, словно прохладный компресс на моей внезапно запылавшей коже.

Бар «Устрица» располагается в подвале. Этакая пещера без окон под помещением вокзала, по каким-то непонятным причинам предлагающая желающим сырые морепродукты и ледяную водку. Мы с О’Брайен провели здесь немало времени, рассуждая о своих карьерах: моя добралась до верхней точки всей этой игры, когда обладаешь статусом «ведущего эксперта мирового уровня», что отмечается при каждом упоминании моего имени, а у нее имеются труды по психологическим факторам, подкрепляющим исцеление с помощью веры, несколько повышающие ее научный рейтинг и увеличивающие ее еще недавно не слишком широкую известность. Хотя по большей части мы болтаем просто ни о чем конкретном, как это обычно бывает между отлично подходящими друг другу, пусть и не совсем похожими друзьями.

Что делает нас столь непохожими? Элейн – женщина, это прежде всего. Одинокая женщина. Темные волосы коротко подстрижены, синие глаза сияют на смуглом ирландском лице. В отличие от меня она из состоятельной семьи, хотя и не слишком показушно известной – такие типичны на северо-востоке страны. Юность в Коннектикуте, на теннисных кортах и в лагерях, затем внешне гладкая, без видимого напряжения научная карьера, куча ученых степеней, успешная частная практика в Бостоне, а теперь и в Колумбийском университете, где она только в прошлом году оставила пост декана психологического факультета, чтобы полностью сосредоточиться на собственных исследованиях. Резюме – выше любых стандартов, никаких вопросов. Вот только не совсем подходящий персонаж, чтобы составить пьяную компанию женатому мужику.

Дайана никогда открыто не жаловалась по поводу нашей дружбы с О’Брайен. Скорее наоборот, она ее даже поощряла. Правда, это не мешало ей испытывать ревность в связи с нашими посиделками и выпивками в баре «Устрица», нашими посещениями спортивных баров посреди рабочей недели, чтобы посмотреть трансляцию очередного хоккейного матча (мы с Элейн сейчас временно болеем за «Рэйнджерс», хотя раньше были фанатами других команд, она – «Бруинов», а я – «Лифс»). Так что у моей супруги нет другого выбора, кроме как смириться с наличием этой женщины рядом со мной, поскольку если бы она стала на пути нашей дружбы, это означало бы, что Элейн дает мне то, чего жена дать не может. Тот факт, что это истинная правда, и то, что это отлично известно всем нам троим, как раз и делает крайне неприятным мое возвращение домой, где меня всегда ожидает ледяной прием после вечера, проведенного с Элейн.

Мысль о том, чтоб прекратить дружеские отношения с О’Брайен в качестве мирного предложения Дайане, приходила мне в голову, как пришла бы любому мужу в условиях разваливающегося брака, если бы он все еще хотел его сохранить вопреки всем рискам и добрым советам. А я действительно хочу сохранить нашу семью. Должен признать, что весьма значительная часть всех ошибок и провалов в нашем браке приходится на мою долю – они образуют неопределенных размеров тень, которую отбрасывает то, что я из себя представляю, – но ни один из них не был намеренным, ни один не поддавался моим усилиям что-то поправить. Мои несовершенства отнюдь не мешали мне делать все, что я только мог придумать, чтобы стать Дайане хорошим мужем. Но факт остается фактом: мне в моей жизни нужна Элейн О’Брайен. Не для случайного, хаотического флирта, не для сентиментальных терзаний по поводу того, что могло бы быть, но в качестве советчицы, в качестве моего более четко выраженного, более ясно мыслящего внутреннего «я».