— Да.

Я пристально посмотрел на него. Казалось, Тайсона не удивляет и не смущает то, что я рассказываю, — а ведь это приводило в смятение меня самого.

— Так ты мне веришь?

Тайсон кивнул.

— Но ты действительно… сын бога морей?

— Да, — не стал отрицать я. — Мой отец Посейдон.

Тайсон нахмурился. Теперь он выглядел смущенным.

— Но тогда…

Вновь завыла сирена. Мимо переулка на бешеной скорости промчалась полицейская машина.

— Некогда сейчас объясняться, — вмешалась Аннабет. — Поговорим в такси.

— Ехать на такси до лагеря? — удивился я. — Да ты хоть представляешь, сколько это денег?..

— Положись на меня.

Я колебался.

— А как же Тайсон?

Я зримо представил, как привожу своего друга-гиганта в Лагерь полукровок. Если он становился посмешищем даже на обычной игровой площадке среди обычных дворовых хулиганов, то как он будет вести себя на тренировочном поле среди полубогов? С другой стороны, полиция объявит нас в розыск…

— Мы не можем бросить его, — заключил я. — Он тоже влипнет в неприятности.

— Да, — с мрачным видом ответила Аннабет. — Определенно мы должны взять и его. А теперь пошли.

Мне не понравилось, как она это сказала, — словно Тайсон был тяжелобольной, которого мы обязаны доставить в госпиталь, — но спорить я не стал, а направился вслед за ней по переулку. Втроем мы с оглядкой, по боковым улочкам, двинулись в противоположную сторону от школьного спортзала, над которым высоко в небо возносился столб серого дыма.

* * *

— Здесь, — сказала Аннабет, останавливая нас на углу улиц Томас и Тримбл. Она порылась в своем рюкзаке. — Надеюсь, хоть одна осталась.

Она выглядела даже хуже, чем мне показалось в первую минуту. Подбородок разбит. Тонкие веточки и трава запутались в волосах, словно Аннабет несколько ночей проспала под открытым небом. Джинсы ниже колен располосованы чем-то, подозрительно напоминавшим когти.

— Что ты ищешь? — спросил я.

Вокруг нас, не переставая, выли сирены. Такое впечатление, будто на улицы вышли тучи копов, выискивающих юных подрывников-террористов. Несомненно, Мэт Слоун уже успел сделать заявление. Думаю, он повернул дело так, что главными кровожадными каннибалами оказались мы с Тайсоном.

— Нашла, слава богам!

Аннабет вытащила золотую монету, в которой я сразу признал драхму, самую популярную валюту на Олимпе. На лицевой стороне было отчеканено изображение Зевса, на оборотной — Эмпайр-стейт-билдинг.

— Аннабет, — сказал я, — нью-йоркские таксисты это не возьмут.

— Stethi! — воскликнула она на древнегреческом. — O harma diaboles!

Как правило, когда Аннабет говорила на языке Олимпа, я непостижимым образом понимал ее.

«Остановись, колесница проклятия!» — вот что примерно она сказала.

Поняв, какой у нее план, я не пришел в восхищение.

Аннабет швырнула монету на асфальт, но, вместо того чтобы задребезжать, драхма провалилась под землю, не оставив на тротуаре ни малейшего следа.

Несколько секунд ничего не происходило.

Затем там, где упала монета, асфальт потемнел. Он плавился, превращаясь в прямоугольник размером примерно с парковочную площадку, пузырясь красной жидкостью, похожей на кровь. Затем из этой липкой трясины возник автомобиль.

Вроде бы он выглядел как обычно, не считая того, что, в отличие от всех других нью-йоркских такси, был не желтого цвета, а скорее дымчатого. То есть такси выглядело так, будто соткано из дыма и можно шагнуть и пройти прямо через него. На дверце красовались слова — что-то вроде «GYAR SSIRES», но при моей дислексии я не мог сообразить, что это значит.

Стекло пассажирского окна опустилось, и из салона высунула голову какая-то старуха. У нее были кустистые седые брови, почти закрывавшие глаза, а слова она произносила чудно и невнятно, как человек, которому только что сделали укол новокаина.

— Пропуск? Пропуск?

— Три. В Лагерь полукровок, — отозвалась Аннабет.

Открыв заднюю дверцу машины, она помахала нам, чтобы мы садились, будто все происходящее было вполне обычным делом.

— Нет! — скрипучим голосом воскликнула старуха. — Таких, как этот, мы не берем. — Костлявым пальцем она указала на Тайсона.

Как это прикажете понимать? Как первоапрельскую шутку?

— Дополнительная оплата, — пообещала Аннабет. — Еще три драхмы, когда приедем.

— По рукам! — проскрипела старуха.

Я неохотно забрался в такси. Тайсон втиснулся посередине. Аннабет села последней.

Внутри все тоже было дымчатое, но на вид достаточно прочное. Обивка сиденья потрескалась и стала комковатой — почти как у всех такси. Не было только плексигласовой панели, которая отделяла бы нас от сидевшей за рулем старухи… Постойте-ка! Там была не одна старая дама. Всего их было трое, они тесно прижались друг к другу на переднем сиденье, жесткие волосы падали им на глаза, из рукавов черных как смоль платьев, сшитых из грубой ткани, торчали костлявые руки.

— Лонг-Айленд! Ха! — воскликнула та, что за рулем. — На метро туда не доберешься!

Она рванула с места так, что голова моя тяжело ударилась о подголовник сиденья. Записанный на пленку голос произнес:

— Привет! Это Ганимед, виночерпий Зевса, и когда я еду за вином для повелителя небес, то всегда крепко пристегиваюсь!

Я опустил взгляд и увидел вместо пристежного ремня массивную черную цепь. Я решил, что не стоит отчаиваться… пока.

Такси на полной скорости свернуло с Западного Бродвея, и седовласая дама, сидевшая посередине, скомандовала хриплым голосом:

— Смотри, куда едешь! Сворачивай налево!

— Мне бы твой глаз, Дрожь, я все разглядела бы! — пожаловалась наша водитель.

Минуточку! Как это — ей бы ее глаз?

Спросить было некогда, потому что дама-шофер едва увернулась от надвигавшегося грузовика, нас тряхануло, мы вылетели на тротуар и свернули в соседний квартал.

— Тревога! — сказала третья из сестричек. — Дай-ка мне монету девчонки. Хочу попробовать ее на зуб!

— Ты в прошлый раз пробовала, Ужас! — ответила наша шоферка, которую, должно быть, звали Тревога. — Теперь моя очередь!

— А вот и нет! — взвизгнула Ужас.

— Красный свет! — завопила Дрожь, сидевшая посередине.

— Тормози! — пронзительно взвыла Ужас.

Но вместо этого Тревога еще сильнее нажала на газ, вылетела на пешеходную часть и, сбив газетный лоток и скрипя покрышками, свернула снова. Что творилось у меня в желудке — описать невозможно.