Недоставало инструмента – изготавливали его собственными силами. В зимнюю стужу в чернильницах замерзали чернила – наловчились пристраивать пузырьки за пазухой. Трудней было в холодных мастерских – руки прилипали к железу, деревенели ноги. Разогревались на переменках азартной чехардой или «кучей-малой».

А главное – не унывали. Все трудности и невзгоды преодолевали вместе с нами наши наставники – заведующий школой Николай Михайлович Афанасьев и сменивший его Андрей Васильевич Захаров, преподаватели и мастера Павел Александрович Русанов, Михаил Александрович Лебедев, Сергей Васильевич Сингалов и другие.

Нашим кумиром был мастер, обучавший нас слесарному делу, Макар Андреевич Кананин. Человек внешне суровый, даже сухой, он близко к сердцу принимал наши заботы, жил нашими интересами, глубоко понимал нас. Нередко он был инициатором и непременным участником многих дел, которые не только давали школе средства к существованию, но и сплачивали нас, учили хозяйственности, ответственности. Главное же, что служило основой авторитета мастера среди учеников, да и в преподавательском коллективе, – его бескорыстие, самоотверженность, какая-то просто кристальная честность в словах и поступках. К нам, ученикам, он относился как к равным, не делал скидок на возраст, требовал принципиальности в конфликтных ситуациях, был непримирим к любым проявлениям лени, расхлябанности, недобросовестности.

– Вы – рабочие, – говорил он. – Так кто же за вас дело сделает, ежели не вы сами?

Макар Андреевич сам окончил нашу профтехшколу в годы первой русской революции. Тогда она называлась реальным училищем. Участвовал в революционных выступлениях учеников, узнал вкус казачьей плетки и навсегда стал убежденным, непримиримым врагом царизма и, как он сам говорил, «вообще эксплуататоров». Трудиться ему довелось на многих предприятиях, некоторое время даже в Петербурге. А в 1923 году он вернулся в Макарьев, стал работать в родной профтехшколе мастером слесарного дела.

Специальность свою Макар Андреевич знал превосходно, обращался с металлом так, что это вызывало у нас, будущих слесарей, настоящий восторг. Многому мы научились у нашего мастера, но главное, пожалуй, – умению все делать на совесть.

Вообще пора учебы в профтехшколе была для меня временем многих открытий. И речь идет не только об общеобразовательных или профессиональных знаниях. Я открывал, если можно так выразиться, самого себя. Оказалось, например, что я могу сам, своими руками сработать и табуретку, и гаечный ключ, и даже изделие посложнее. Помню, как однажды Макар Андреевич, придирчиво измерив штангенциркулем изготовленную мной самостоятельно по чертежу деталь, произнес одобрительно:

– А из тебя, Дмитрий, может неплохой слесарь выйти…

В устах обычно скупого на похвалу мастера эти слова означали очень многое. Я, по-моему, зарделся от смущения.

– Главное что? – продолжая разглядывать прищуренным глазом деталь, сказал мастер. – Главное – не бросил работу. А ведь не получалось сразу?

– Не получалось…

– То-то. В нашем деле характер выдержать надо. Без характера никакую работу по-настоящему не сделаешь. Так что молодец!

Он отдал мне ставшую теплой от его рук деталь, и я посмотрел на нее уже совсем по-другому и чувствовал себя счастливым оттого, что все-таки сумел ее сделать.

Открывал я для себя у людей новые, порой неожиданные грани и черты их характеров. В 1923 году наша комсомольская организация решила создать своего рода летопись школы. Занялись училищным архивом. Тогда и обнаружились несколько секретных дел царской охранки, заведенных на неблагонадежных преподавателей и учеников. Среди тех, за кем охранка установила негласное наблюдение, были некоторые наши наставники, в том числе Иван Михайлович Моисеев. За ним числились многие «дела», направленные против царского режима, порой требовавшие, как мы понимали, незаурядной смелости, твердости и мужества. А мы-то считали нашего Ивана Михайловича тихоней!

Вспоминая профтехшколу, я отчетливо видел нашу школьную стенгазету – с броскими карикатурами, немудреными короткими статейками. В них рассказывалось о хороших починах учащихся, их достижениях, остро критиковались недостатки. Хоть и маленькая была газета, но она тоже воспитывала. По ее призыву мы засучив рукава оборудовали механические мастерские, ремонтировали электростанцию, налаживали мельницу, ликвидировали аварии на водопроводе, восстанавливали пароходы.

Нередко для выполнения каких-либо работ вызывались добровольцы. Как-то, еще в первый год моей учебы в школе, довольно поздней уже осенью, потребовалось перевезти дрова с противоположного берега Унжи. До начала 30-х годов по ней сплавляли лес. Причем сплавляли плотами или гусянами, белянами, соймами – сооружениями прочными, хоть и собранными без единого гвоздя. До 10 тысяч кубометров древесины составляло одно такое сооружение! И проводили его сплавщики по Унже, не теряя ни единого бревнышка. А с 30-х годов, и особенно в военное время, по реке начали сплавлять молевой лес. Унжа постепенно забилась, заилилась, заболотилась, стала несудоходной. Такая же печальная судьба постигла многие наши сплавные реки. Нам, хозяевам своей страны, негоже так небрежно обращаться с ее богатствами. Родная природа – наше общее достояние, и заботиться о ней надо всем. Перед моими глазами – та, давняя, Унжа и мы вдвоем с сокурсником Сашей Шабаровым в лодке – добровольцы по перевозке дров. Сделали несколько рейсов. И вот когда дров осталось чуть больше, как мне показалось, чем мы обычно загружали в лодку, я предложил забрать все, чтоб быстрей управиться. Саша засомневался:

– Как бы не перевернуться. Куда там!

– Много нужно воды, – говорю, – чтобы такую лодку перевернуть. Доедем!

Поплыли. Я на веслах, Саша на корме. Уже у самых мостков при развороте зачерпнули бортом воды, да так, что лодка перевернулась. Мне-то ничего, я к воде, можно сказать, с рождения привычный, случалось и Волгу переплывать, да и в проруби не раз купался, а вот за Сашу испугался. Плавать-то он умел, я сам его научил. Но тут-то плавание не совсем обычное. Вот он и растерялся, молотит по воде руками, а сам того и гляди с головой уйдет на глубину.

– Сашка! – кричу ему. – Не трусь! Плыви к мосткам!

Вижу, вроде перестал он барахтаться, поплыл помаленьку, ухватился за мосток. Теперь и дрова можно вылавливать. Хорошо еще, что течение в этом месте спокойное, а у мостков и вовсе заводь образуется. Вот к ним и прибило часть бревен. Саша выкарабкался и багром стал их на мостки вытаскивать. Я лодку оттащил к берегу, а потом и за бревна взялся. Все до единого выловили.

Когда о происшествии стало известно заведующему, он, конечно, отругал нас. Но за то, что дрова мы все-таки доставили в целости и сохранности, похвалил. Мне же случай стал уроком: риск оправдан только тогда, когда он необходим, когда без него не достичь нужного результата.

Наступившая зима была на редкость суровой. Но не лютыми морозами, не студеными ветрами запомнилась она. В эту зиму умер Ленин… Когда об этом стало известно в Макарьеве, мы все – и преподаватели, и ученики – собрались в школе. Горе было ошеломляющим. Никто не скрывал слез. Стужей будто сковало сердца. За несколько траурных дней мы намного повзрослели…