Этот болезненный конфликт с годами так и не сгладился. Сохранились письма Бальзака матери, в которых он не стесняется говорить ей в крайне резких выражениях всё, что о ней думает: «Ты навсегда останешься курицей, которая снесла яйцо от какого-то пернатого не с птичьего двора…» А вот он пишет в пятидесятилетнем возрасте: «Богу и тебе хорошо известно, что, когда я появился на свет, ты меня не баловала своей нежностью и ласками. И ты правильно сделала, потому что, если бы ты любила меня так, как любила Анри, я наверняка был бы там, где он теперь; и в этом смысле ты мне хорошая мать». Какая едкая ирония судьбы: Анри де Бальзак ничего заметного в своей жизни не совершил. После дальних странствий, в результате которых, как ожидалось, он должен был приобрести состояние, он вернулся во Францию без гроша в кармане в сопровождении какой-то вдовы, на которой женился на острове Маврикий, и её сына. И чтобы ему помочь, госпожа де Бальзак попросила денег у Оноре!

Об этой своей душевной драме Бальзак писал и в письмах госпоже Ганской: «У меня никогда не было матери… Я никогда не открывал тебе эту свою рану, она была слишком ужасна, её надо видеть, чтобы в неё поверить». Главным разочарованием своего детства и бесконечными вопросами, им порождёнными, романист наделил Феликса де Ванденеса, героя «Лилии долины»: «Какое честолюбие я мог задеть своим рождением? Каких физических или моральных страданий стоила мне холодность матери? Выходит, я был дитём долга, чьё рождение состоялось по принуждению, а жизнь стала упрёком?» В «Лилии долины» показано, каким образом то, что поначалу было любовным влечением Феликса к госпоже де Морсоф, превращается в подобие сыновнего чувства. Порою возникает ощущение, что все эротические фантазии Бальзака колеблются между образами матери и любовницы. В романе «Баламутка» выведена мать, немилосердная к своему «хорошему» сыну и весьма снисходительная к другому, негодяю.

Другое глубокое переживание детства было связано у Бальзака с Вандомским коллежем ораторийцев. Заведение это до сих пор существует, и, разумеется, нынешняя его атмосфера не имеет ничего общего с той, что царила там почти два века тому назад. В «Луи Ламбере» Бальзак, основываясь на своих воспоминаниях об этом заведении, довольно точно описал его. Переступившие порог его суровых монастырских зданий оставались там надолго: каникул не полагалось, посещение родными — по особому разрешению, прогулки — по строгому распорядку. Дисциплина была суровой: «Классическая медная линейка с честью исполняла там свою жуткую роль. Некогда изобретённые иезуитами наказания, столь же пагубные для психики, как и для тела, полностью сохранились от старых порядков. По определённым дням воспитанники обязаны были писать письма родным, а также ходить на исповедь. Наши грехи, как и наши чувства, находились под контролем».

Воспитанника Бальзака там знали «крупным пухлощёким, румяным мальчиком, у которого зимой вечно зябли руки и ноги; он был молчун, из него трудно было вытянуть слово». Другой педагог описал Оноре более снисходительно, отметив, что он «был по характеру медлителен, но благодушен и поведения хорошего». В целом — персонаж, вызывающий некоторую жалость.

Известный печальный эпизод в повести «Луи Ламбер», когда герой украдкой пишет «Трактат о воле», который у него по доносу безжалостно конфискует наставник, по уверению Лоры Сюрвиль, произошёл с её братом. У мрачных коллежей-тюрем было, по крайней мере, одно достоинство: они будили у своих узников, юных непризнанных гениев, воображение и заставляли их мечтать…

Одно можно считать несомненным: в Вандомском коллеже, где замкнутая среда и суровая дисциплина порождали между детьми ссоры, насмешки и насилие, Бальзак прошёл суровую школу.

И ещё одно достоверно установлено: успехами в учёбе он не блистал, тушевался среди сверстников и всех сторонился. Ему в коллеже было плохо. Плохо до такой степени, что в 1813 году его пришлось оттуда срочно забрать домой. Он замкнулся в себе. В наши дни это называют депрессией.

Оноре освободился из Вандомского коллежа не только по причине своего угнетённого психологического состояния. Дело в том, что в 1813 году в семье произошла перемена: Бернар Франсуа Бальзак был переведён в Париж в той же должности управляющего армейскими поставками.

В Париже семья Бальзак поселилась по адресу улица Тампль, 122. Для Оноре испытания с этим переездом не закончились: проучившись ещё год в третьем классе, он оказался в пансионе Лепитр, а затем в частной школе Гансер. Своё среднее образование он без заметных достижений завершил в лицее имени Карла Великого и в 1816 году поступил в Школу прав.

На следующий год он проходил практику в адвокатской конторе Гийоне-Мервиля, которая располагалась в доме 42 по улице Кокильер, а через несколько месяцев стал клерком в этой конторе. Карьера юриста его нисколько не вдохновляла, но принесла драгоценный опыт, позднее так пригодившийся ему как романисту. Нотариус Дервиль, часто появляющийся в «Человеческой комедии», по-видимому, имел прототипом первого нанимателя Бальзака.

Но пока представим себе пятнадцати-шестнадцатилетнего подростка, который открывает Париж после нескольких лет заточения у ораторианцев. Это был совершенно другой мир, на который он смотрел с удивлением и любопытством.

Квартал Марэ в те времена не был таким модным и престижным, каким стал позднее. Когда молодой Виктор Гюго подыскивал недорогое жилище для себя и семьи, он выбрал один из домов на площади Вогезов… Этот ныне реставрированный и чрезвычайно дорогой квартал, сформировавшийся в начале XVII века, во времена юности Бальзака был заселён лавочниками, ремесленниками, чиновниками, мелкими рантье. Студент, потом служащий, Бальзак бродил по большому, тесному, шумному, довольно грязному городу, в котором познакомился с миром мелких семейных и наследственных дел, коммерческих конфликтов, житейских комедий и драм благодаря службе в конторе своего нанимателя-нотариуса.

Париж начала XIX века выглядел далеко не таким, каким мы его знаем в наши дни, — во многих отношениях наследием префекта Османа. Кроме собора Парижской Богоматери, самой старой части Лувра, Пантеона (которому при Реставрации вернули первоначальное название — церковь Святой Женевьевы), построенного при Людовике XIV, и Дома инвалидов, окружённых по большей части трущобами, ни одного из примечательных строений, формирующих облик современного Парижа, ещё не существовало. Город располагался между Большими бульварами на севере и бульварами Госпитальным, Сен-Марсель и Монпарнас вплоть до Дома инвалидов — на юге, на левом берегу Сены. Дальше шли уже предместья.

То, что называлось долиной Гренель, было пустырём. Вожирар — деревенькой, где в теперешнем одиннадцатом округе жители возделывали огороды. Таких больших магистралей, как бульвар Сен-Мишель или Севастопольский, не существовало. Центр города являл собой хитросплетение тесных, зачастую зловонных улочек, увлекательные картины которых накануне и во время революции оставили нам Ретиф де ла Бретонн и Луи Себастьен Мерсье.

Посреди площади Бастилии возвышался гипсовый слон — остаток монумента, который в годы империи планировали там возвести. Позднее Гюго поместил в чрево этого слона знаменитый эпизод «Отверженных».