— Держи его! — крикнул спецназовец полковнику, оттолкнул Карима и бросился к дверям фургона. — Ложись! — заорал он во всю глотку и швырнул телефон на землю через головы толпы.

В толпе завизжали женщины. Очередь распалась, люди бросились врассыпную. Ложиться, естественно, никто и не подумал. Телефон ударился о землю, подскочил, снова упал и остался лежать в жухлой траве, лениво дымясь. Некоторое время прапорщик спецназа Матвей Брузгин наблюдал за ним, стоя в дверях фургона в позе человека, готовящегося к прыжку, а потом выпрямился и повернулся к Кариму, который все еще лежал спиной на прилавке и, моргая, смотрел в дуло полковничьего автомата.

— Вставай, красавец, — сказал Брузгин, нехорошо улыбаясь. — Вставай, горный орел. Показывай, где взрывчатка.

Карим медленно, с большой неохотой перевернулся на живот, оттолкнулся от прилавка руками и встал. Смысл происшествия начал понемногу доходить до его сознания. Он понимал, что пропал, но никак не мог взять в толк, каким именно образом это случилось. А главное, почему?

У него за спиной полковник Мещеряков щелкнул предохранителем и забросил за спину автомат, который незаметно перестал выглядеть в его руках посторонним предметом.

Бывший инструктор учебного центра спецназа ГРУ капитан запаса Иларион Забродов уже несколько лет назад пришел к выводу, что иностранная оккупация Москве не грозит: захватчики просто не найдут в городе места для парковки своей военной техники. В последнее время ему стало казаться, что предполагаемым «интервентам» ничего не светит даже в том случае, если они прибудут в Москву на велосипедах: автомобилей в городе больше, чем людей, и никакие эвакуаторы не смогли бы изменить положение.

Рассуждая подобным образом, он вел свой потрепанный оливково-зеленый «лендровер» вдоль бесконечного ряда припаркованных у бровки тротуара автомобилей. Машины стояли так плотно, что оставалось только гадать, каким образом водителям удалось из них выбраться. Забродов пожал плечами и недоуменно поднял брови: человек, с которым он должен был встретиться, мог бы выбрать для свидания и более удобное место. Судя по номеру домашнего телефона, который дал Илариону его старинный приятель антиквар Марат Иванович Пигулевский, человек этот жил на противоположном конце Москвы. Поскольку он давно находился на пенсии и вел, по слухам, затворнический образ жизни, Илариону было сложно подыскать разумное объяснение столь странному выбору места встречи. Вероятнее всего, ни о каком разумном объяснении не могло быть и речи: похоже, Иларион столкнулся с какой-то старческой фобией. «Только не надо смеяться над стариковскими слабостями, мысленно сказал себе Иларион, высматривая место для парковки. — Поглядим, каким ты станешь, когда тебе стукнет семьдесят… если стукнет, конечно. Как сказал классик, „поэт в России — больше чем поэт“. А вот о чем классик не подумал, так это о том, что и читатель в России это немного больше чем просто читатель…»

Справа показалось свободное местечко, и Забродов включил указатель поворота. «Лендровер» вошел в щель между новенькими «Жигулями» и громоздким пожилым «бьюиком» плотно, как пробка в бутылку. «Водитель в России — больше чем водитель», — с усмешкой подумал Иларион и выключил зажигание.

Он посмотрел на часы. До назначенного времени оставалось больше двадцати минут. По дороге Иларион заехал к Пигулевскому, но Марата Ивановича не оказалось на месте, в результате чего в личном расписании Забродова образовалась ничем не заполненная дыра. Подумав о расписании, он усмехнулся и покачал головой. Какое расписание?! Времена, когда он нуждался в каких-то расписаниях и графиках, давно прошли. Да и раньше, во время службы, капитан Забродов считал главным достоинством любого расписания возможность сломать его и перекроить по собственному усмотрению. Жесткий график — вещь очень удобная, но опасная. В силу собственного неугомонного характера Иларион хорошо понимал людей с чудинкой, способных удивить окружающих неожиданным коленцем, — вот, например, как этот старик, с которым он должен был встретиться через двадцать минут.

Поводом для встречи послужила китайская гадательная книга «Ицзин» «Книга перемен», очень популярная у буддистов на протяжении добрых пяти тысяч лет. Двухтомник этого оракула был издан в Токио более полутора веков назад очень небольшим тиражом. Иларион слышал об этом издании, но, разумеется, не мог даже мечтать о том, чтобы пополнить им свою коллекцию. По правде говоря, он даже не предполагал, что в Москве есть хотя бы один экземпляр, так что сделанное под большим секретом сообщение Пигулевского о том, что владелец раритета ищет покупателя, повергло его в состояние лихорадочного возбуждения, знакомое истинному коллекционеру.

Он поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее, и закурил, приготовившись терпеливо ждать. На лобовое стекло упала капля, за ней еще одна и еще — обещанный метеорологами дождь все-таки начался. Иларион вздохнул: в последнее время он перестал любить осень. Когда листва на деревьях начинала желтеть и облетать, в голову лезли неприятные мысли о том, что и он, Иларион Забродов, незаметно для себя вступил в свой персональный октябре, отличающийся от обычного тем, что весны за ним уже не будет. Этот ежегодный период уныния длился, как правило, не больше двух недель и к концу названного срока проходил без следа, но беда была в том, что раньше таких приступов меланхолии с Забродовым не случалось. Они начались года два или три назад и заметно беспокоили Илариона, привыкшего трезво оценивать свое душевное и физическое состояние и видевшего в них первые признаки исподволь подбиравшейся… слабости, связанной с возрастом.

Напротив того места, где он припарковался, виднелась витрина парикмахерской. Вывеска была выполнена на американский манер — медленно вращающийся белый шест, по спирали обвитый красной полосой. Вот тебе и оккупация, подумал Иларион. Американцы — дураки, они потеряли целых пятьдесят лет, хотя уже в сорок пятом можно было сообразить, что деньги намного эффективнее атомной бомбы. А может, и не такие уж дураки. Тогда, в сорок пятом, мы бы сопротивлялись, а теперь собственными руками превращаем Москву в пародию на американский город.

Он покосился направо, где стоял старый «бьюик» — громоздкий, похожий на утюг, с никелированными бамперами и колпаками колес, с решеткой радиатора, которая углом выдавалась вперед из-под широкого, тронутого по краям ржавчиной капота. Несмотря на свое американское происхождение, эта машина вызывала у Илариона безотчетную симпатию. Это был еще один заслуженный старикан, наподобие его «лендровера», знававший лучшие дни, но продолжавший безропотно выполнять свою работу наперекор возрасту. Пока Забродов пытался прикинуть, какой у этого железного бегемота расход топлива, к стоявшей по другую сторону от «бьюика» небольшой трехдверной машине подошел молодой человек в кожаной куртке и низко надвинутой кепке. Иларион не сразу понял, что заинтересовало его в этом молодом человеке, но потом сообразил: этот парень странным образом не соответствовал своему автомобилю. Машина была маленькая, юркая, ярко-розовая — в общем, женская, и довольно дорогая. «Конечно, — подумал Иларион, — у нас тут не Америка, особенно выбирать не приходится, но за такие деньги парень мог купить что-нибудь помощнее и вообще посолиднее. Или хотя бы другого цвета. Или у него сломалась своя машина и он взял на время тележку жены? Вот бедняга! С таким ростом, с такими широкими плечами и с такой небритой челюстью при всем честном народе забираться в эту кукольную коляску, наверное, не слишком приятно. Неудивительно, что он такой нервный…»