правил тексты. А потом Бульбаша сместили из-за обидной, как он говорил, особенности организма — Виталий Николаевич пил. Даже бухал. По-черному. Газету сдавал без задержек и проволочек, тут к нему не было никаких претензий. Но каждую пятницу, а иногда и уже в четверг… В общем, в райкоме грохнули кулаком по столу, Бульбаша разжаловали, переведя в старшие корреспонденты. На его место поставили Бродова, но тот, тоже мужик талантливый, руководить не любил и часто брал бюллетени. Кашеваров его замещал и в итоге сам стал главредом.

— Вот она, эта могила, — Соня остановилась и указала до сих пор подкопанную плиту. — Ее не убрали, потому что милиция не разрешила.

— Бог ты мой, — пробормотал Бульбаш, быстро прикурил еще одну сигарету и достал из кармана помятый блокнот с огрызком карандаша.

— Леня, снимай! — приказал я. — Все снимай, тщательно, с разных планов. Больше фоток, потом отберем лучшие.

— Евгений Семеныч, у меня с собой только одна пленка на смену, — виновато сказал фотограф, и я опять мысленно чуть не треснул себя по лбу.

— Тогда действуй как считаешь нужным, — я повернулся к нему. — Самое главное, чтобы снимки были яркими, скандальными, чтобы бросались в глаза…

— Понял, — кивнул Фельдман и принялся за работу.

Я осмотрел место преступления — иначе и назвать такое безобразие было нельзя — и сразу отметил несколько ключевых точек. Могила и впрямь подкопана, а рядом валяются раздробленные кости. К счастью, явно животных, а не людей. Раз. К дереву, что росло рядом, туго примотан альпинистский трос. Причем не новый, только что из магазина, а старый, потертый и даже чем-то заляпанный. Два. И туша мертвой белой козы в яме, аккуратно приваленная еловыми ветками. Над трупом животного вились мухи, но запаха не было — ветер относил его в сторону.

— Какой ужас, — покачала головой Соня, но сразу же переключилась в рабочий режим и взялась за осмотр оскверненной могилы.

Бульбаш что-то строчил в блокноте, у него стерся грифель, и он расковырял карандаш ногтем. Я было удивился: почему бы не взять ручку, чтобы так не мучиться? А потом вспомнил — наша старая гвардия тоже предпочитала чернильным и гелевым навороченным ручкам простые карандаши. Как бы крута ни была канцелярия, чернила могли вытечь или, наоборот, высохнуть. Ручка могла промокнуть, сломаться, перестать писать, просто следуя закону вселенской подлости. А дешевый простой карандаш был незаменим и практически неубиваем.

— А это что такое? — размышления не мешали мне внимательно разглядывать окрестности, и я приметил у кучи веток с козой какую-то маленькую размокшую коробку.

Подошел ближе, нагнулся, раздумывая, брать ли эту дрянь в руки. Потом все же аккуратно поднял и тут же инстинктивно отбросил в сторону. Коробочка оказалась нестандартной, но очень знакомой формы: кто-то, обладающий нездоровой тягой к странным развлечениям, изготовил миниатюрный картонный гробик. Внутри него были набиты тряпки, из которых с намокшей и начавшей расползаться от сырости фотографии на меня смотрело лицо женщины. Улыбающейся и щурящейся от солнца. Но с учетом всей этой кладбищенской атмосферы улыбка виделась мне мрачным оскалом.

— Леня! — позвал я фотографа. — Иди-ка сюда! Сделай снимок и постарайся запечатлеть лицо. Нам надо будет найти эту женщину.

— Тьфу ты! — в сердцах выругался Фельдман, когда подошел ближе и увидел страшненькую коробочку. — Вот что в голове у того, кто так делает?

— Маргарин, Леня, — я покачал головой. — Если хотя бы он есть. Интересно, почему милиция это не забрала?

— Скорее всего, пропустили, — предположила Соня. — Тут все-таки их много валялось, могли не заметить.

— Может, и так, — Бульбаш выпустил струю дыма. — А может, просто не стали брать.

— Почему это? — изумился я.

— Так ведь преступления как такового нет, — Виталий Николаевич показательно развел руками. — Козу ведь убили, не человека. И гробы эти мелкие — скорее дурацкая шутка. Хулиганка и вандализм.

«И жестокое обращение с животными», — хотел было добавить я, но вовремя вспомнил, что в уголовном кодексе СССР такой статьи не было. А вот ненормальных, у которых в голове черт знает что, их уже хватало. И сейчас, в этом времени, в Ростовской области еще разгуливал Чикатило, а в Подмосковье — Фишер. С ними советской милиции еще предстоит схлестнуться по-настоящему, а пока в Союзе даже нет такого понятия как «серия». Серийный убийца. И кто знает, как далеко может зайти сумасшедший, который клепает миниатюрные гробики, кладет в них фотки людей и забивает животных среди могил?

— Если преступления нет, то это вовсе не значит, что оно не планируется! — я был возмущен. — Может, это угроза? Как черная метка! Вдруг эти психи от коз перейдут к человеческим жертвоприношениям?

— Семеныч, вот ты разошелся, — попытался меня успокоить Бульбаш. — Какие жертвоприношения? Здесь? В Андроповске?

— Смотрите, тут кинжал, — неожиданно воскликнул Леня, который в поисках удачных ракурсов отошел довольно-таки далеко от изначального места съемки.

Мы с Бульбашом закончили перепалку и одновременно вместе с Соней повернулись к нему. Фотограф стоял, наклонившись, над кучей прелой листвы под кладбищенской яблоней, и что-то брезгливо, но сосредоточенно рассматривал. Я с неожиданной для доставшегося мне обрюзгшего тела ловкостью подбежал к нему и посмотрел туда, куда он указал пальцем.

Среди начавшей разлагаться листвы и впрямь затерялся кинжал. Короткий и загнутый, словно звериный коготь. А вертикальная рукоятка, как у штопора для открывания бутылок, напоминала формой то ли морского конька, то ли…

— Это что, черт? — удивленно воскликнул Бульбаш, подойдя поближе и тоже наклонившись.

— Нет, — рядом встала Соня. — Это демон. Похож на те статуи, которые в детском доме…

— В поселке Лесозаготовителей? — понимающе уточнил Фельдман.

— Ага, тот самый, — кивнула девушка.

В моем времени поселок Лесозаготовителей давно расселили. А детский дом из старой усадьбы переехал в новое здание после пожара, который случился в конце восьмидесятых. В две тысячи двадцать четвертом от старого дворянского гнезда остались только стены с рухнувшими перекрытиями… Никто там ничего путного не делал, и усадьба больше тридцати лет просто гнила, разрушалась, превращаясь в очередной памятник человеческому бескультурью.

— На нем кровь, — отметил я, аккуратно раздвинув ветви подобранной поблизости палочкой.

Кривой кинжал с рукояткой в виде оскалившегося демона выглядел и впрямь мерзко. Судя по всему, именно им и убили несчастную козу, а потом выбросили в мусор немного дальше от места преступления, явно понимая, что милиция такое дело расследовать не будет. Во всяком случае сыщики вряд ли искали бы по всему кладбищу орудие убийства козы. В какой-то мере их можно было понять — выглядело все это отвратительно, но не опасно. А вот портрет человека в миниатюрном гробике — это попахивало либо чертовщиной, либо идиотизмом с бытовой магией, либо…

— Соня, позвоните в милицию, — обратился я к девушке. — Пусть выезжают и собирают улики, раз опростоволосились. Кровь точно нужно на экспертизу.

— Жень, может, я лучше сбегаю? — предложил Бульбаш. — Чего девчонку гонять? Только две копейки дай.

И снова я чуть не попал впросак. Если в редакции пусть даже образца восьмидесятых мне было все в целом знакомо, то «в поле» приходилось быть гораздо внимательнее. Как Сонька должна была позвонить? Только по таксофону, которого на кладбище явно нет. Значит, надо бежать к выходу — он либо на автобусной остановке, либо у ближайшего магазина.

Я похлопал по карманам пиджака, нащупал тугой кошелек, вытащил и раскрыл его. Несколько трешек, червонец и четвертак — бумажные двадцать пять рублей. В другом отделении как раз нашлась мелочь: гривенники, пятачки и копейки. Я отсчитал Бульбашу несколько монет на таксофон, и он резвым кабанчиком, несмотря на свой возраст, побежал к выходу с кладбища.

А мне становилось тревожно. Только бы мой ностальгический сон не превратился в кошмар.

Глава 6.

Милиция приехала быстро. Не успел вернувшийся Бульбаш выкурить вторую сигарету, как на границе слышимости скрипнули потрепанные колодки. Захлопали тяжелые дверцы — судя по кондовому звуку, явно «козлик». А вскоре и сами гости пожаловали: грузный мужчина в милицейской форме и трое парней, одетых по-граждански. Один из них выделялся темной курчавой головой и усами, за которые в двадцать первом веке его обвинили бы в старомодности, а в этом времени такой образ считался довольно стильным.

— Здорово, Григорьич, — Бульбаш протянул ладонь милицейскому начальнику, и они обменялись крепким рукопожатием.

— Привет, Виталий Николаевич, — пропыхтел тот, и я понял, что это и есть капитан Величук, знакомый моего подчиненного.

— Евгений Семенович, рад приветствовать, — офицер