Визнер только молча с гневом посмотрел на него, потом отвернулся и ушел со словами, что скоро вернется, он просто слишком много выпил. Курт Буцериус, сын крестьянина, на подворье которого размещалась мастерская по ремонту микроавтобуса «фольксваген», сказал, он, Франк, пусть лучше оставит Визнера в покое. Нет, сказал Шмидер, он этого не сделает, он в большом ответе за Уту. Визнер не самым лучшим образом с ней обращается, а Ута не может себе позволить лично высказывать ему свое неудовольствие, Визнер, между прочим, ужасно ревнив, это видно по каждому его слову. Ему, Шмидеру, эта его ревность не нравится, у него всегда во всем другие виноваты, а сам он даже не пытается сдерживаться. Стоит только Уте пойти с кем-нибудь другим, как он тут же преследует ее. Ута вообще уже перестала выходить из дому, сидит там из-за него безвылазно и не знает, как ей себя вести. А тут еще эти вечные угрозы с отъездом. Буцериус: она пытается отговорить его от этого. Шмидер: но ведь нельзя же так давить на психику. Вы уже совсем спятили, целый год все собираетесь уехать. Не может же она целыми днями торчать дома и все время ждать Визнера, не зная, что будет, ведь он не говорит ей определенно, что ее ожидает? А взять ее с собой вам в голову, конечно, не приходит? Буцериус: нет, женщин мы действительно взять не можем. Ну, представь себе, с Утой и через Иран. Нет, это невозможно. Шмидер: Уте уже девятнадцать, она, в конце концов, тоже хочет знать, что ее ждет, до каких пор они будут играть в невинных школьников, не задумывающихся о завтрашнем дне? Вот именно, сказал Буцериус, это как раз и есть то, что действует Визнеру на нервы. Визнер еще и про себя-то толком не знает, что с ним будет завтра, откуда ему знать что-то про Уту? Шмидер: Ута чертовски хорошая девчонка, это и бесит его. Нет, проклятие какое-то, теперь и ему все осточертело. С этими словами Шмидер встал. Скоро вы все увидите, что из этого выйдет. Жизнь слишком коротка, чтобы так ее портить. Я ухожу. Мне тоже надо остыть. Буцериус — вслед уходящему Шмидеру: мы тебе пришлем из Тегерана открытку. И что это на них обоих нашло, удивились все за столом. Буцериус сделал неопределенный жест рукой. Шмидер давно уже положил глаз на Уту, оба они из Верхнего Флорштадта, можно сказать, выросли по соседству, были раньше как брат и сестра, да это все знают, всегда обо всем друг другу рассказывали и так далее, одним словом, доверяли один другому. Нет, Шмидер, конечно, клевый парень, но сейчас был резковат с ним, а про открытку из Тегерана ему тоже не следовало говорить. Шмидер, похоже, беспокоится. Но что он, Буцериус, может тут поделать? Визнер ведь его друг. Тут Буцериус рассказал про разговор, который состоялся вчера вечером между Визнером и Утой. Она сначала сказала по телефону, что зайдет к нему вечером домой, но когда она стала звонить внизу в дверь, он просто остался сидеть в комнате на кровати, курил и пялился в потолок. Его мать крикнула ему, но он не прореагировал. Тогда Ута поднялась к нему и сказала, он же знал, что она придет, мог бы встретить ее у дверей. Это невежливо, он и по телефону был невежлив. Визнер ответил, она же знает, где его комната, ничего страшного, что сама поднялась, ее ж никто не остановил. Почему ты все время такой, спросила она. Он: какой «такой»? Она: ты все время кидаешься из одной крайности в другую. То ты такой безразличный, как сейчас, а то, вынь да положь, тебе надо увидеть меня и это не терпит никаких отлагательств, как, например, вчера. Откуда мне было знать, что ты в Верхнем Флорштадте и ждешь меня? Мог бы позвонить в магазин и сказать мне об этом. Вместо этого ты трезвонишь без перерыва в дом моих родителей и околачиваешься еще после этого полвечера в конце улицы на виду у всех, словно тебе делать больше нечего. Он: ну и что, он завелся, хотел увидеть ее. Она: она была у Эльке, он что, догадаться не мог, зашел бы к Эльке и спросил. Вместо этого он стоял на улице и звонил каждые полчаса в дверь, родителям показалось очень странным такое его упрямство, болтаться два часа на улице, разве он не понимает, что на ее родителей это произвело странное впечатление. Он: так уж и странное! А ему все равно, что семейство Бертольд считает странным. То же мне, вечно эти обыватели, им все кажется странным, при этом они сами и есть странные. И вообще, у него нет ни малейшего желания продолжать этот разговор. Если она пришла только из-за того, что он хотел ее вчера срочно видеть… Это ненормально, как он себя ведет… Он: нормально, ненормально! Он не позволит, чтобы ему указывали, что нормально, а что нет. Не желает он больше слышать этого слова нормально. Она: она все время старается угодить ему, но ему вечно все не так. Она постоянно делает теперь только то, что он от нее требует, а она сама как бы больше и не принадлежит себе. Он: ну вот, опять хочешь закатить истерику. Она: нет, я этого не сделаю. Но сама закрыла при этом лицо руками и начала плакать. Он: опять ревешь. Вечно эти слезы. Но его этим не проймешь. Он человек аргументов, и каждый раз, когда ей нечего больше ему сказать, она начинает плакать. А он не выносит, когда она ревет, и ей это известно. Чудовище, сказала она. Бог ты мой, вскричал Визнер, он и понятия не имел, что будут такие сложности. Ему это действует на нервы. Он хочет остаться один. Ута взяла свою курточку, покачала головой и сказала, она просто не знает, что теперь с ними обоими будет. Визнер вдруг рассвирепел и заорал, тогда и он ничего не знает. А что такое с ними должно быть? И что это вообще значит, что с ними обоими теперь что-то будет или нет? Он этот бред не желает слушать, пусть она оставит его в покое. Какая наглость, сказала Ута. И еще: он потому такой взвинченный, что ревнует. Из-за того, что она пошла в среду с Михаэлем Кёбингером в «Клуб 2000». Хотя он сам был там за последнюю неделю дважды со своей турчанкой из турагентства, с этой Гюнес. Он: его это вообще не волнует, она может ходить, куда хочет и с кем хочет. И тут Визнер просто начал орать, что она может ходить и с Кёбингером, и со Шмидером, и со всеми деревенскими из Верхнего Флорштадта куда угодно, его это не касается, пусть только оставит его в покое, понятно или нет, в по-ко-е! После этого Ута ушла. А что там было с Кёбингером, спросили за столом. Буцериус: Кёбингер зашел за Утой в среду вечером, чтобы поехать с ней в «Клуб 2000». Визнер об этом узнал. Надо учесть, что в Кёбингере Визнера раздражает все. Он для него слишком паинька, слишком весь вылизанный. А больше всего его злит, что он всегда в хорошем настроении. Даже когда получал в школе одни двойки, до противности оставался спокойным и ровным в своем поведении, и на школьном дворе тоже. Визнер ездит на мопеде, а Кёбингер на «хонде», каждую субботу Кёбингер стоит в гараже во дворе своих родителей и надраивает хромированные части своей «хонды» до блеска замшевой тряпочкой, а Визнера от этого тошнит. Кроме того, Визнер убежден, что Кёбингер давно уже поставил себе целью добиться от Уты всего. Визнер говорит, если ей хочется потанцевать, пусть идет в клуб со Шмидером. Он говорит, Ута, конечно, балдеет, когда сидит сзади него на «хонде» и они носятся по полям и лесам, по проселочным дорогам, а ветер дует им в лицо, ясно, это производит на нее впечатление, она же очень наивна, говорит он. И без конца мечтательно щебечет потом про краски вечернего неба и потрясающий закат над полем. Кёбингер, возможно, думал, что в этот вечер между ними что-то сладится, надо только ее слегка подпоить да вскружить голову танцами, и тогда она наверняка сдастся. Но надо сказать, что на самом деле Ута чаще использует Кёбингера как средство передвижения, чтобы он ее подвез, а в остальном всегда отзывается о нем пренебрежительно и не случайно рассказала ему, Буцериусу, на следующий же день ту забавную историю, что приключилась в тот вечер в клубе. Придя в «Клуб 2000», Ута села сначала за столик к своей подружке Эльке, и они вместе выпили пива, Кёбингер в это время стоял в сторонке и имел вид потерянного. Он прислонился к стойке и все время поглядывал краем глаза на Уту, это все видели.