Они так будут браниться ещё сколько-то времени. Они вечно бранятся, и всегда одинаково. И так всегда.

У подножия лестницы Кристофер проскользнул между мистером и миссис Лик и устремился в дальний угол бомбоубежища. Подземелье было высечено в скале совсем рядом с рекой, поэтому здесь всегда было сыро и холодно, даже сейчас, когда в его склепы и переходы набились десятки людей. Много веков подряд эти катакомбы служили последним приютом монахам и знати. Некоторые захоронения были увенчаны мраморными надгробиями или статуями, а то вдруг на полу склепа просто стоял постепенно ветшающий и разлагающийся гроб. До войны Кристофер думал, что склеп забит костями, горами черепов и там наверняка полно привидений. Он бы ни за что, ни при каких обстоятельствах не отважился спуститься сюда один. Но когда муниципалитет решил переоборудовать церковную крипту под бомбоубежище, отсюда были убраны многие захоронения, и теперь склеп выглядел как обыкновенный затхлый погреб.

«И всё равно здесь жутковато».

Множество узких туннелей, пещер и усыпальниц веером разбегались по сторонам от главного склепа, теряясь во тьме. В некоторых из них горожане расположились так, как если бы это место было их собственностью, домом в изгнании. Мистер и мисс Лик соседствовали с семейством мясника, хозяина лавки на Темз-стрит, и Кристофер полагал, что в этом и кроется разгадка того, как мисс Лик ухитряется добывать свежую баранину для жаркого, в то время как остальные вынуждены довольствоваться лишь жалкими сосисками да раз в неделю – кусочком странного, полного хрящей фарша. Стены своей пещеры она украсила семейными фотографиями, бумажными цветами и благочестивыми статуэтками. Мясник мистер Тиббинс предпочёл бы, наверное, постеры с актрисой Бетти Грейбл, а может, и с Марлен Дитрих, но он понимал, как бесперспективен спор по этому поводу в тесном бомбоубежище.

Если бы у Кристофера была собственная пещера, он бы развесил в ней вырезки из газетных статей о битве за Британию и картинки с самолётами, особенно спитфайрами, истребителями. А ещё, возможно, фотографию Джуди Гарланд. Но ему пришлось устроиться между парой семейств, и это было лучшее из возможного. И всё-таки в глубине крипты нашлось одно местечко, которое он привык считать своим, но этим вечером его заняли две молодые девушки. Они расчёсывали волосы и болтали между собой, не обращая ни малейшего внимания на мальчика, сидящего рядом и отчаянно мечтающего, чтобы они оказались как можно дальше от этого места – желательно где-нибудь посредине Ла-Манша.

– Ну вот, а я ему и говорю: «С чего это ты взял, что я пойду с тобой на танцы?»

– Да ну?! Прямо так и сказала?!

– Ага. А ещё: «Ты что о себе воображаешь?! Тоже мне, Кларк Гейбл нашёлся!»

– Ничего себе!

– Ага. И дальше ещё: «Можно подумать, что если ты лётчик, то можешь вести себя как звезда кино! Даже и не подумаю идти с тобой на танцы!»

– И что, Эйлин, правда не пойдёшь?

– Я сказала ему «может быть», но не пошла.

Кристофер пытался следить за разговором, но это было невыносимо.

«Ох уж эти девушки. У меня точно не получится выспаться под их болтовню».

Он огляделся по сторонам. По всему бомбоубежищу люди располагались и устраивались так, будто приехали на море: расстилали одеяла, взбивали подушки, раскладывали шезлонги и доставали посуду как для пикника. Все о чём-то говорили друг с другом, смеялись. Мистер Тиббинс заиграл на губной гармошке, а его дочка Беатрис тихо запела:

Я пускаю пузыри, пузыри из мыла. Прямо вверх они летят, В небо унестись хотят. Только дни их коротки, Словно дни моей мечты: Раз блеснут – и сгинут.

У каждого из этих людей было с кем поболтать, о ком позаботиться, для кого спеть. Лишь Кристофер, как обычно, был совсем одинок.

Он встал и направился в тёмный туннель, уходящий от центрального склепа куда-то вдаль, в глубь катакомб. Большинство предпочитали тесниться в основном помещении, где было электрическое освещение и на скорую руку оборудованная уборная. Кристофер всё дальше уходил от гула их голосов и отблесков света.

Счастья нет на этом свете, Сколько б ни просили. Я пускаю пузыри, Пузыри из мыла.

По мере того как голос Беатрис становился всё тише, Кристоферу сильнее казалось, что здесь туннели, пожалуй, даже страшнее, чем в главном склепе. Порывшись в сумке, он достал фонарь – тяжёлый синий железный «кирпич» с ручкой вверху. Раньше он принадлежал папе. Этот огромный прожектор был лучшей лампой во всём бомбоубежище, но Кристофер не любил его кому-то одалживать – сейчас так трудно достать новые батарейки. Он включил фонарь.

Мимо прошмыгнула и скрылась во тьме крыса. Крысы мальчику не мешали. Его мама их боялась, но только потому, что она не провела столько времени в подземелье, где быстро привыкаешь считать их чем-то обыденным.

«К ним привыкаешь так же, как к запаху посторонних людей, к храпу мистера Лика, к тому, как вздрагивает земля при падении очередной бомбы, и к постоянному недоеданию».

Туннель становился всё уже: теперь в нём едва мог протиснуться один человек, и то только худой. Воздух здесь был более плотным и тёплым, в нём ощущался лёгкий запах дыма. Остановившись, Кристофер снял куртку, комбинезон и шарф и засунул их в сумку с противогазом, оставшись в школьных форменных шортах и поношенной рубашке. Другой одежды у него не было.

Правая рука мальчика, в которой он держал фонарь, горела так, будто к его коже пристал горящий уголёк. Он по очереди согнул и разогнул пальцы.

– Что за ерунда?!

Жар исходил от кольца.

Кристофер переложил фонарь в другую руку и всмотрелся в кольцо. Оно светилось, а выгравированный феникс в лучах фонаря переливался ярко-оранжевым сиянием.

– Странно, – пробормотал Кристофер и поднёс руку поближе к глазам. – Очень странно.

Кольцо пылало как огонь.

«Наверное, оно сделано из чего-то люминесцентного – как стрелки на папиных часах, которые светятся зелёным».

Кристофер знал, что солдатам важно знать время даже в темноте: тогда они смогут начать атаку строго в определённое время. Во всяком случае, в кино они делали именно так. Он подумал о папе – где он сейчас: сидит под обстрелом, или попал в плен, или, того хуже, лежит где-то во Франции после отступления армии из Дюнкерка. За последние месяцы он научился запрещать себе вспоминать папино лицо, его только что отглаженную форму, запах табака из трубки. Мама говорит – надо помнить и надеяться, но Кристофер довольно быстро решил, что уж лучше забыть.

Чтобы не страдать понапрасну.

Вот и сейчас – уж лучше думать о вещах, которые светятся в темноте. Вытолкав из памяти образ отца, он сжал горящую руку в кулак и пошёл дальше.

Фонарь светил всё слабее – а запасная батарея бесполезным сокровищем лежала сейчас дома, на столе в кухне.

– Вот чёрт!

Тусклый сноп света выхватил из тьмы прямо перед Кристофером тяжёлую деревянную дверь. Пути дальше не было. Мальчик подошёл к двери вплотную – так близко, что ощущал запах ржавчины, покрывшей огромный металлический засов, надёжно перекрывший путь к тому, что находилось по ту сторону от двери. Он осторожно провёл пальцами по деревянной поверхности, и на подушечках остался слой влажной зелёной пыли. Плесень.