ходить не будут, извозчики не выедут. Будут демонстрации с красными флагами. И патрули будут ходить с заряженными ружьями и стрелять.

Тут одна старушка побледнела.

— Почему это? Почему бы им стрелять?

Шадхн прикусил белесые тонкие губы:

— Так следует!

— А люди, — сказал Мейше-портной гордо, — рискуют жизнью!

Мейше-портной здесь самый молодой и здоровый. У него лишь дочь убежала, жена умерла и правая рука сохнет. С иголкой ему уже не совладать, а так — совсем еще крепкий человек.

— И чего же они хотят, твои люди? — ехидно спросил шадхн.

— Я-то знаю, чего они хотят, — ответил Мейше-портной и, подмигнув красноватыми глазками, усмехнулся в козлиную бородку.

Говорить он не станет: дохлятина, можно сказать, покойники все. Тогда шадхн произнес:

— У-гу…

Это означало: он сомневается, знают ли остальные, а тем более Мейше-портной.

"Отсохни моя левая рука, — сказал про себя Мейше-портной, — если я не знаю! Это идут на хозяев".

И он уже не может сдержаться:

— Разбойники, весь мир захватили!

— Вот как! — сказал шадхн.

— Мира ему уже нехватает, портняге этому, — скривилась старушка.

— А почему бы и нет? — вскочил Мейше-портной. — Что, у меня заместо души луковица! Не по вкусу он мне, что ли, придется! Да пусть моя левая рука отсохнет…

И он сел, все еще продолжая ворчать:

— Все забрали эти убийцы! Юшкой из-под рыбы кормят они нас! Им все — дома, деньги, украшения, платья! Кто возводит дома? — каменщики. Кто создает украшения? — золотых дел мастер. А кто платья шьет? — я.

И он стукнул себя в худую грудь так, что зазвенело.

А шадхн спросил его:

— Ну, а деньги кто делает?

Мейше-портной запнулся. Ответил, заикаясь, Лейбл, бывший служка погребального братства:

— В-власть.

Тогда вновь вскочил Мейше-портной:

— Вот это-то как раз и не годится!

Поднялся страшный шум.

— О-о, разошелся…

— Скривило бы ему набок рот…

— Да хватит!..

Но у шадхена совсем нет охоты спорить!

— Вот власть-то, — сказал он, — и стреляет!

Портняжка ему зло в ответ:

— Пока подчиняется солдат…

— Но он обязан, — вырвалось сразу у всех, — на то он и солдат.

А портной все не поддается.

— Вы что же думаете, эти злодеи, хозяева, служат в солдатах? Они, негодяи, мерзавцы, откупаются… — И он опять ударил себя в грудь. — Мы служим! Ну, уж посмотрим!

И глаза у него запылали еще ярче, бородка затряслась.

— Заберут у них все добро…

А ядовитый шадхн вновь с вопросом:

— И ты тоже? А какого добра тебе, сухорукий, не хватает?

Мейше-портной задумался на мгновение и рассмеялся:

— Сейчас? Сосет что-то под ложечкой. — И вновь задумался, а затем объявил, чего бы ему хотелось:

— Гусиный пупочек…

— Не глуп! — сказал шадхн.

Тут у всех изо рта слюнки потекли. Каждый стал повторять про себя: "гусиный пупок!"

Даже глухая услышала и зашлепала мокрыми губами:

— Гусиный пупочек…

И Лейбл, бывший служка погребального братства, повторил:

— Гусиный пупочек…

Вновь поднялся шум:

— В кишках так и играет…

— Им бы такую жизнь, хозяевам! Ну, можно ли протянуть день-денской, поевши рыбной юшки чуть да хлеба кусочек!

— К тому ж половину крадет служитель…

— Давайте же на самом деле жизнь усладим…

— Кажется, от одного запаха душа возликовала бы…

И у края могилы, у преддверия потустороннего мира, является дьявол искуситель. Разгорелись страсти — вкусного бы им чего-нибудь! Зажглись белесые глаза, вздрогнули обвисшие губы; а раскоряченные рты хрипловато перекликаются:

— Пупочек!.. Ах, пупочек!.. Ох, гусиный пупочек! Ах, жирный гусиный пупок!.. Благоухающий…

И руки сами вытаскивают из карманов, из пазух двух-трехгрошовые монеты.

— Но кто же пойдет? Кто пойдет?

— Я — нет! — вздохнул шадхн.

— Я! — выкрикнула "зеленая".

Но ее не хотят.

— Боже сохрани! Она не дойдет, недоскажет. Как раз посередке забудет обо всем — беспамятная ведь, корова.

Хотел было пойти Мейше-портной, но и против него возражают:

— С одной рукой, да еще левая. Он потеряет. У него выбьют из рук.

Тогда отозвался Лейбл-служка:

— Я-а…

Так говорит он.

Он здесь самый старый, самый слабый, ходит на костылях.

И пошли выкрики:

— Да! Да! Он! Он знаток!

— Заведующий столовой знает его и не обманет.

— Но ведь он почти слепой! — попытался кто-то возразить.

— Он знает город на память…

— Ведь он на костыле…

— Пусть на костыле, лишь бы понимал…

И ему помогли встать, дали костыль в руки, и он пошел; голову, насколько это возможно, поднял; пошел, постукивая костылем, и не без величия. А народ вслед:

— Смотрите, смотрите, пошел!..

— Выбери только, Лейбл!..

— Проси его, порядочный пупок!..

— И чтоб упаковал в бумагу!..

— Побольше бумаги!..

— И чтобы веревочкой перевязал!..

— Обязательно!..

— Да не потеряй!..

Костромские богатыри и лейбл-служка

Высоким, широкоплечим костромским солдатам приказано перевести арестантов в острог.

И вот стоят они, выстроившись, с ружьями наперевес, перед юным офицериком с остренькими усиками, быстрыми глазками; он поучает, как им обходиться в дороге с "врагом внутренним".

"Внутренний враг" — это поляк и еврей.

Еврей еще опаснее.

У костромских великанов в усах чуть заметный смешок: "еврейчики, и вдруг опасны! Эх, мошки этакие!"

Но офицерик поясняет:

— Дьявол в них сидит! На демонстрацию выползают дети из люлек, старцы с постелей встают, из больниц выходят.

Такая уж у них ненависть к государству российскому, такая уж затаенная вражда к святой церкви.

Мухи, а когда нужно львами, тиграми становятся. Они притворяются лишь слабыми, как на призыве, маскируются. Хитрый народ эти антихристы.

И с бомбами они идут!

Тут уж лица у великанов тускнеют. На них ложатся суровые тени. Детские глаза загораются зловещим огоньком. Ручищи крепче сжимают винтовку.

Затем команда:

— Марш!

И они направляются твердым, уверенным шагом, уверенные в том, как им нужно поступать.

Забравши из участка арестованных, старых да малых, женщин да юнцов, ведут они их, серьезные, молчаливые, не без боязни, по улицам в острог.

Вдруг навстречу еврей. Таращат глаза:

"Как тихо он шагает!.. Ногами точно щупает, как рукой… крадется… Что-то держит обеими руками… И так осторожно… подальше от себя…"

Окружили тут же.

Старшой сразу:

— Дай-ка сюда!

Лейбл не подчиняется.

Пытаются отобрать — не дает; хотят вырвать — обороняется.

— Мое, мое! — кричит он. — Разбойники!

Еле рассмотрел подслеповатыми глазами: солдаты. Он уже готов бросить свой пакет, но его настигает грозный окрик:

— Не бросать!

Вскинулся было, и получил штыком в самый нос.

И повели его с разодранной ноздрей обратно в участок вместе со всеми арестованными.

Пакет положили на зеленый стол, послали за саперами.

Пришли саперы, все отступили. Саперы осторожно развязали веревочку, дрожащими руками раскрыли пакет и нашли там… Вы уже знаете, что.

Не засудили

Составили протокол:

"Не подчинился патрулю… Сопротивлялся… Оскорбил патруль… Обозвал разбойниками…"

О пупке ни слова —