«А что это у вас в один день отбита телятина 3 кг? День рождения справляли, соседских детей приглашали? А это уже нецелевое использование. Эдак вы, мамочки, на детские деньги застолья с дружками будете справлять, а государство плати…»

Красная как рак от стыда Рита писала унизительные объяснительные. Чувствовала себя воровкой, руки тряслись от обиды, уши полыхали.

А Сонечка плохо видела, ударялась о предметы и набивала шишки и синяки (снова медицинские освидетельствования, обещания отобрать ребёнка и даже завести уголовное дело об избиении). Если бы Сонечку держали в манеже с грудниками, как в интернате – синяков бы, разумеется, не было. Но Рита терпеливо учила её ходить с тростью.

– Сонечка, видишь, я закрыла глаза? Я ничего не вижу. Моё первое желание: вытянуть руку и ощупывать предметы на пути, да? Но рука короткая. Но у нас есть палочка-выручалочка, как бы продолжение нашей руки. И мы можем потрогать табурет с острыми углами…

Сонечка с пронзительным криком отталкивала трость, будто её когда-то били ею по бестолковым ручкам. Рита снова и снова терпеливо брала трость. Зажмуривалась, шла, ощупывая предметы, нарочно «спотыкалась», «падала» и «ушибалась».

Разыгрывала целые спектакли, театр одного актёра. Сонечка хохотала, хлопала в ладоши, бросалась помогать «незрячей» маме Рите. Перестали бояться трости!

Всё потихоньку нормализовалось, главное: великое терпение. К Сонечке возвращались нормальные человеческие реакции. Она хохотала, когда смешно. Плакала, когда грустно. Капризничала, когда была не в духе.

Возвращаясь из садика, с порога сбрасывала сапожки и мчалась к коробке с игрушками, помогая себе для скорости локотками, пыхтящими губами. Когда Рита ложилась отдохнуть, ходила на цыпочках и грозила себе пальчиком. Однажды Рита проснулась от ощупывающих её лицо ручек и горячих слёз, дождём падавших на её лицо.

– Мулечка, я подумала, ты больше не проснёшься! Мулечка, миленькая, не оставляй меня!

Рита схватила замурзанный комочек, завернула в плед. Под ладонью, под фланелевой пижамкой, под худенькой грудной клеткой трепыхалось живое сердце.

«Мулечка» – сокращённо от «мамулечка». И сладкий венец маминых мечтаний: «Я сама!» – когда дело касалось непослушных шнурков, пуговиц, посуды, плетения косичек, кукольных постирушек… С характером девка росла.

Звонкое сердечко будильника снова усердно застучало: к восьми нужно увести Сонечку в садик, потом записаться к лечащему врачу.

Звонков на мобильник столько, что Рита, извините за подробность, в туалет с собой вынуждена телефон таскать. Звонят из садика: Рита возглавляет родительский комитет. Из реабилитационного центра: её назначили ответственной за чаепитие и праздник мыльных пузырей. Из общества слепых: поступили новые детские брайлевские и аудиокнижки. Не поможет ли Маргарита Алексеевна подготовить мероприятие для слепых и слабовидящих деток? Вечером – встреча с волонтёрами.

А ещё нужно успеть ответить на многочисленные электронные письма мам и пап деток, имеющих те же диагнозы, что и Сонечка: от буквы «А» до буквы «Э». Самой задать вопросы, посоветоваться… Увы, болезни от «А» до «Э» всего лишь до поры до времени затаились, выжидали момент, чтобы поднять голову и оскалиться…

После садика они идут в библиотеку, Сонечка пританцовывает от нетерпения. Она просто глотает книги. Отдаёт предпочтение не звуковым, а бумажным, пухлым огромным брайлевским фолиантам.

Иногда Рита берёт и испуганно рассматривает мягкие розовые пальчики: как она их до мозолей, до крови не сотрёт, водя по жёстким пупырышкам «слепого» шрифта?!

На полпути Сонечка преисполняется благодарности, обнимает и утыкается в тёплые мамины колени. Гладит цветастую юбку: огромные, похожие на кочаны капусты, розаны по белому полю:

– Мулечка, какие у тебя цветы, ни у кого таких нет! Ты моя самая красивая женщина в мире!

Однажды вечером в прихожей раздался звонок. «Динь-динь!» – пронзительным колокольчиком продублировала Сонечка, чтобы мама в кухне услышала. В дверях стоял симпатичный мужчина, коротко стриженый, примерно Ритиных лет. Кого-то он напоминал, явно публичный человек. В руке мужчина держал книжку, завёрнутую в газету.

– Нет, нет, – заторопилась Рита. У неё не было времени и желания беседовать ни с евангелистами, ни с адвентистами седьмого дня, ни со служителями Церкви Святой Веры и пр.

– Я просто хотел вернуть вам книжку, Рита, – в свою очередь, заволновался мужчина, – и сказать, как она мне помогла в трудные дни.

За спиной мужчины просматривалась большая коробка с тортом. Проповедники с тортами не ходят.

– Откуда вы знаете моё имя? – насторожилась Рита.

Чтобы объяснить, гостю пришлось открыть книгу, а для этого пришлось передать торт хозяйке. На титульном листе открылись родные, родные фиолетовые завитушки: «Пушистому Ритёнышу от мамы».

– Там ещё много других книг было, – рассказывал мужчина за чаем. – Разными смешными хорошими именами вас мама называла: Маргариткой, Ритусёнышем… Вся камера книги взахлёб читала. А я воображал себе уютную комнату: абажур, чай, корзиночку с домашним печеньем. Мама с дочкой сидят…

Так и есть. Мамы нет, но за столом снова сидят, несколько в ином составе, мама с дочкой.

Рита вспомнила: про этого мужчину писали все газеты города, показывали в местных теленовостях: вот его заковывают в наручники, вот он за прутьями клетки, вот его выпускают из заключения. И фамилию вспомнила: Миронов.

В тюрьму Миронов угодил по навету товарища по бизнесу. Через полтора года выяснилось: Миронов не виноват. Выпустили из тюрьмы, не возместив ни моральный (жена с детьми ушла), ни физический (здоровье дало сбой), ни материальный вред (бизнес отжали).

Даже не извинились. Типа, чеши отсюда и скажи спасибо, а то и упечь могли: как два пальца обос… В последнее время государство на самом верхнем уровне базарило по фене, приводя в восторг простых граждан своей человечной простотой.

Единственно: в качестве утешительного приза Миронову разрешили унести с собой списанную, зачитанную до дыр книжку со штампом «СИЗО Љ…» С открыткой-закладкой внутри.

Сонечка с важно насупленным личиком хозяйничала: гремела витыми мельхиоровыми ложечками, тащила сливочник и вазочку с вареньем. Большую бабушкину синюю чашку подвинула гостю, вскинув на него серьёзные глаза:

– Это тебе, папа.

Девушка с весенним именем Майя, коренная ленинградка. Майину бабушку арестовали в начале пятидесятых. Помнился звонок в дверь, было ещё темно. Чужие люди что-то долго искали, перерыли комнату вверх дном. Никого не выпускали, даже в туалет. Маленькая Майя чуть не описалась. Бабушку увезли, когда рассвело.

Дети, а тем более внуки, не отвечают за своих отцов. Майя защитила кандидатскую диссертацию, ей прочили блестящее будущее. Жених – подающий надежды изобретатель, на его счету не одно рационализаторское предложение. Когда их послали в Удмуртию на секретный объект – а посылали лучших – она наивно и трогательно уточнила: «Это где на оленях ездят?»