романе) вообще тут больше звуков чем у Пушкина и нет ния-ния, ся-ся, те-те и пр.

Тут видим и цифры – что дает зрительное разнообразие.

И если стиль писателя определяется количеством слов то должен мериться и количеством букв – буква то же слово (звук форма и образ). Жидок Пушкин – но таков Лермонтов и все реалисты и символисты:

и звуков небес заменить не могли

ей скучные песни земли…

или:

…бестелесен итих поцелуй

(Ф. Сологуб)

– та же околесица и слякотца.

вечная женственность ныне

в теле нетленном на землю идет…

(В. Соловьев)

Тошно жить тошно дышать среди этого сопения и сипения.

а они еще поддают: завели аллитерацию чтоб в каждом слове вы уже обязательно встречали какую-нибудь милую парочку

пе-пе-пе

пи-пи-пи

се-се-се

ня-ня-ня

и т. д.

а если даже и звучная буква то будучи повторена 20 раз подряд она становится надоедливой и глухой

символисты знали аллитерацию но неведома им алфавитация.

В их поэзии (да и в мировой) преимущественно сонный ритм салонного танца (раз два три) ритм любви или крепко спящего человека…

любите любите любите любите

безумно любите любите любовь

Может ли быть что нибудь мертвее и однообразнее?

тише тише засыпаю

не буди меня –

говоря словами самого Бальмонта, или

храпите, храните, храпите…

Даже у итальянцев:

фара фара фа.

рата рата та

. . . . . . . . . .

Не было ни одного стиха подобного лихой рубке подобного будетлянскому:

дыр бул щыл

убещур

скум

вы со бу

р л эз

(«Помада»)

Или еще чистый спондей:

зю| цю| э| спрум|

(«Возропщем»)

Потому мы и говорим что мы единственные в мире живые люди.

У нас поэзия – внезапница, у них выдохшаяся – запница!

Но… разве мертвецки спящие слышат?…

Рассматривать ли наших поэтов со стороны их идей или с чисто словесной – приходим к одному выводу!

Уже указано почему луна умерла, но была и чисто техническая причина: раньше был месяц – золотое сомбреро и луна серебряная раковина или чудная прелестная, гордое чело богини и т. д.

Потом стала медной, а ночь железной.

Но наконец стало дурным тоном говорить о ней в таком тоне и вот читаем: месяц корявый черный (т. е. деревянный), луна как мочевой пузырь (Лафорг) наконец больная и дохлая.

Если эпитеты первого рода уже умерли то второго сразу стремятся туда же! Нехорошо говорят о луне, но тоже о солнце о звездах наконец о всей природе, а в том числе и человеке – все эпитеты умерли.

Когда заметили что они не тверды в ногах пробовали их ставить на голову или на ходули, чтоб не быть смешными сами делали смешное – но это явные признаки конца!

луна пришла на ходулях

(Саконская)

Хлебников пишет про улицу:

и из чугунного окурка

твои Чайковский и мазурка –

(«Изборник»)

Но что означают эти окурки: патроны пули шрапнель и как их представлять – трудно догадаться.

И у других:

заштопайте мне душу…

женщины вы смотрите устрицами из раковин вещей…

спокойный душу на блюде несу

(Маяковский)

Говорят что поэт Батюшков сойдя с ума произносил такие фразы.

Эпитеты трещат и кувыркаются везде.

(Так писал я в 1915 г. (первое изд. «Тайных пороков академиков») о метафоризме вообще и о Маяковском в частности, а вот в 1922 г. он сам признается:

  Где еще

– разве что в Туле? –

позволительно становиться на поэтические ходули?!)

Прежде в Серпуховском уезде пели:

глаза вы карие большие

очаровали вы меня,

а теперь

глаза вы как автомобили

очаровали вы меня!..

Литература лубок и сумасшедший дом подают друг другу руки!

Но подохли не одни эпитеты, а все слова и крайне чуткий к ним Хлебников уже вместо луна пишет леуна, вместо ночь – ночерь, вмести авиатор —рша, —льтец, льтица и даже целые стихи:

о – день и дзень и динь!

нуочь и ночь и ничь

всеобщего единства!

(«Изборник»)

Но конечно неологизм на всегда понятен и напр. Брюсов нашел что дебошь Хлебникова не хорош ибо похож на французское слово, а оказывается что надо читать его дебошь (от дебелый)

то же с рифмой: она теперь непонятна изломана и нелепа:

через

резче

или

корова

театр

(ор-ар)

Поэзия зашла в тупик – и это не выдумка злых будетлян!

Возьмем № журнала за 1915 г. изд. Суворина и там прочтем:

Хотят зарешить тебя, Русская земля, хотят выкопать глаза твои кроткие. Полая ты стоишь, запростали место изменою…

Недолукий, шохом, скрывающийся от опасности, с сердцем, как черствая коковка, ноброжье безчастное, русский невер …чернядь безпрокая, колотырчики… и т. д.

(А. Ремизов)

О, отрочий, буявый зык!

  – О, бледный птич!

  О, падь оклич! –

Плачует дале девий кличь.

(М. Кузмин «Эхо» 1921 г)

Наполовину непонятные современному читателю слова и, кстати, бездарный грабеж у Хлебникова!

Неологизмов, непонятных, темных неправильных и спорных выражений и слов полно у современной литературы – их много у Ф. Сологуба и Бальмонта, у З. Гипиус и С. Городецкого (см. мою «сдвигогологию русского стиха»)

у Брюсова и Северянина их накопилась тикая тьма что пришлось выписывать в объемистый том (А. Шемшурин «Футуризм в стихах Брюсова»).

Мы имеем таким образом не личную злую выдумку, не случай и не сумасшествие, – нет это просто современный уклон.

Человек уже видит что бывшие до него слова умерли и пытается подновить вывернуть на изнанку, положить заплатку – чтобы выглядеть богато и нарядно…

Нет, будем откровенны и лучше останемся в