– Вот, – сияя улыбкой, торжественно провозгласил хранитель, появляясь в дверях.

– Что это? – брезгливо взял двумя пальцами замусоленный листок Скуратов.

– Осторожнее! – завопил возмущенный директор музея. – Уникальный же документ!

– Что, – внятно повторил бородатый капитан, – это ?

Сергей Львович выдержал многозначительную паузу и только затем торжественно признался:

– Это писанный собственноручно Малютой Скуратовым-Бельским своему господину Иоанну Васильевичу Грозному отчет о проделанной работе в первом квартале лета такого-то! Представляете? Бумага без подписи, но уникальна!

– Чем? – нахмурился Скуратов.

– Последний абзац, – зашептал музейщик, поднося свечу поближе к тексту исторического документа. – Вот тут…

– А еще доношу тебе, пресветлый государь мой, что гнида ползучая, сиречь изменник князь Курбский, по повелению твоему топором в голову в Ливонской земле настигнут и урублен не на жизнь, а на смерть. А завместо его под личину татя посажен мною ушкуйник Торопка, ибо зело он на князя похож и брехлив так же. Доносы тайные от Торопки кажинный месяц ждать нам след, – прочитал Малюта вслух. – И что?

– Как вы не понимаете! – всплеснул руками любитель древностей. – Это же в корне меняет наши взгляды на историческую роль князя Курбского в последующих событиях. Ах, если бы я мог доказать, что этот документ был подписан именно Скуратовым…

– Ничего это не меняет, – возвращая раритет, равнодушно зевнул Скуратов. – Для Курбского, во всяком случае. Разве что Торопку попомнят. Дай-ка перо, кстати.

Музейщик принес и гусиное перо, и полную мух чернильницу. Разогнав гусиным оперением мух по углам, Скуратов обмакнул стило и на глазах опешившего Сергея Львовича небрежно подмахнул раритет. Потом, подув на документ, вернул его энтузиасту:

– Губернатору подсунь. Авось и даст денег на культуру твою трибемольскую. Только, чур, с денег тех свечку поставь. На помин души Торопки. Смелый мужичонка был, царствие ему небесное. Пять языков знал, собака брехливая.

– Ваш сиясь! – схватился за сердце отставной чиновник. – Вы ж документ исторический извели.

– Неужели? – небрежно отмахнулся Малюта. – А ежели не нравится – так оторви. Я там от текста отступил и расписался с запасом.

Сергей Львович впился близорукими глазами в бумажку. Потом глаза поднял и очумело открыл рот:

– Если бы своими глазами не видел… Мистика прямо… Почерк-то идентичный.

– Ну и?.. – полюбопытствовал Скуратов. – Отрежешь?

– Вообще-то музею деньги бы не помешали, – вздохнул и задумался любитель старины. – С другой стороны, документ-то подлинный. С третьей – подпись. Подпись-то того… Хоть и не отличишь.

– Ни один эксперт не распознает, – заверил Сусанин.

– Есть еще одна сторона, – усмехнулся проснувшийся Садко.

– Да? – заинтересовался мнением оборванца хранитель уездной старины. – Какая, позвольте узнать?

– Историческая правда, – сладко потянулся Садко. – Кому какое дело до подписи, если документ подлинный? А?

– Пусть полежит, – отложил историческое решение Сергей Львович. – Ваш сиясь, вы где нынче почивать изволите? Как давешний год, в зале крестьянского быта? Или вам в раннем неолите постелить?

* * *

…Предварительно убедившись, что заветный стенд с россыпью пуговиц, прялиц, катушек, иголок, веретенец и прочей бабской атрибутикой кройки и шитья по-прежнему венчает кружевной кокошник с невзрачным зеленым камешком, Скуратов поворочался на диванчике еще минут пять. В углу приятно гудела струя теплого воздуха, поднимающегося из печки по трубе дымохода, а в деревянных панелях стен ласково зудел сверчок. К покою располагало все – а особенно мысль о том, что в холодной осенней ночи, то прячась от холода в кучу сена, то выскакивая и хлопая себя по цигейке, мерз потомственный купец Садко Новогородский.

«Не люблю купцовское отродье, – подумал потомственный дворянин Скуратов-Бельский. – Чехов прав: такие, волю им дай, и вишневый сад в родовом дворянском поместье вырубят, и Отечество родное за фунт стерляди продадут. Только шиш им, а не сад».

С этой сладкой мыслью Малюта и уснул. Снился ему Садко на дыбе в родных скуратовских застенках.

Проснулся бородатый капитан около восьми утра от истошного крика на базарной площади.

Орал, естественно, Садко, поэтому поначалу Малюта лишь ухмыльнулся. Затем ухмылка постепенно сползла с его сурового лица: к воплям Садко присоединился тревожный крик Сусанина. Натянув мундир и прихватив саблю, Малюта распахнул окно.

В углу площади его сослуживцы оборонялись от полусотни солдат и двух офицеров регулярной части.

– Странные какие-то мундиры, – успел подумать Скуратов, выскакивая в окно. – На французские похожи…

Сражение за воз сена в 1812 году вошло в историю Рузы как крупнейшая баталия регулярных частей в пределах уездного городка. Виновником его, естественно, стал Садко.

Дело было так.

Накануне командир французского корпуса генерал Богарне зашел к Наполеону за очередными указаниями, но неожиданно попал в немилость. Наполеон, озабоченный своим ночным проигрышем в очко маршалу Мюрату, указал Богарне на дверь. Глуховатый Богарне, перепутав глухие и звонкие согласные, добросовестно попер на Тверь, но в пути, как водится, заблудился.

Следуя транзитом через населенный пункт Дубки, француз напоролся на русского генерала Милорадовича, который, по традиции и обыкновению всех русских генералов, потерял связь с Кутузовым и в свою очередь метался по Подмосковью в поисках хоть какого-нибудь применения сил своих озверевших от скуки драгунов.

Столкнувшись под вечер нос к носу, Богарне и Милорадович очень обрадовались: у француза появилась реальная отговорка от вояжа в Тверь, а у русского – шанс поймать и пленить достойного собутыльника. Дело в том, что в русских войсках исключительно высоко отзывались о способности пленных французов пить не только классические вина, но и банальный самогон.

Оба командующих были высококлассными специалистами, поэтому авангард Богарне зашел в тыл Милорадовича, а авангард Милорадовича сел на хвост замыкающему отряду корпуса Богарне.

Всю ночь передовые части французов гонялись за арьергардом русских, в то время как передовые части русских неутомимо преследовали арьергард Богарне. Основные силы, послушно следуя за своими авангардами, в бой не вступали – им вполне хватало проблем с перетаскиванием пушек и ядер с места на место.

Хождение по кругу продолжалось всю ночь, так что к утру противники совершенно выдохлись. Вспотевший Богарне первым решил, что на сегодня ему войны достаточно, и, отослав в ставку реляцию о своей полной победе, дал корпусу команду рассеяться по окрестным лесам. Точкой рандеву он объявил Звенигород. Более последовательный Милорадович походил вокруг Дубков еще час, отослал не менее победоносную реляцию и, вдохновленный победой, перекрыл дорогу на Тверь не только французам, но и беженцам из окрестных деревень и городков. Но оставим Милорадовича и вернемся к Богарне.