Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Главное, что батареи греют. И окна вставлены. Хоть и по «технологии двойного остекленения». Ей Глобальный охотно коллегу учил, вату подавая и самостоятельно ножом подпихивая между деревянными створками, где дуло особо, до дрожи стёкол.
Квартира как квартира. Не то, чтобы здесь раньше бомжи дрались за право посрать у стенки, но собаки точно жили, они же линолеум и погрызли. А люди они или животные, сразу и не понять.
Если одним выражением характеристику давать, то «квартира в неблагополучном районе».
Но район то их!
– Борис…
Олаф Мергенштольц хоть и говорил с заметным акцентом, но к концу месяца уже не переспрашивал каждое слово и в словарик не лез. Однако, он словно нарочно говорил имя напарника с ударением на первом слоге. Борис.
Хоть тысячу раз возрази, у немца помимо вредных привычек был и вредный характер. Назло сделает.
«А может всё дело в одном блондине от политики, который всю Европу так говорить заставил?» – пробурчал внутренний голос, что следом за историей и культурой под вечер решил в политику податься. Телевизора в квартире всё равно нет, но в телефоне о ней из каждой щели дует. Хоть работу всю брось и сиди слушая.
Пуская струю с заметными перерывами, как будто простата с кулак, от Олафа тем временем снова послышалось:
– Борис, я хочу помыться, поесть и поспать.
– И что? – буркнул напарник, гадая спустит ли воду в этот раз или снова забудет.
Спустил. Даже руки пошёл помыть, перевыполнив план.
– Как что? Это естественные потребности! Я не знал, что их нужно указывать в договоре!
Напарник сносно знал русский язык, но истин простых не понимал. Различий, что что есть – «надо», а есть – «очень надо», не делал. Придёшь к такому ночью на порог, от волков три версты убежав, а он к очагу не пустит, к темноту постреливая для острастки, пока не выяснит что хотел. М всё равно утром попросит прийти.
Такому, конечно, лучше, чтобы все сами свои проблемы решали. Бегаешь, мол, хреново. Да и порох в мушкете отсырел. Ну кто так делает, скажет немец условный? Вон как надо… И превратится тут же в капитана-очевидность. А то и в генерала с инициалами «Надо Было Так».
Пока Боря напарника в шапке треуголке представлял, который каждому раненому солдату объясняет, что плохо воевал и нужно было совсем иначе, ему из палатки виднее, Олаф снова генерала включил и в штыки встал.
– И я не понимаю, почему мы работаем по тринадцать-четырнадцать часов.
– Ты засекаешь что ли? – удивился русский сантехник, который часов за работой не наблюдал. Время летело так, что света белого не видел. В основном на трубы и паутину смотрел.
Промежутки дня делились лишь на оплаченные управляющей компанией по ставке, сверхурочные часы и подработку, что уже для себя, «мимо кассы».
– Конечно! – добавил напарник лысенький, не горя желанием снова выходить под метель и завывающий ветер русской зимы.
Ветер тот только усиливался и первый настоящий снегопад синоптики обещали. Летом то дождей особо не было. А природа помнит о долгах. При случае возвращает. Любит русская зима перед немцами во всей красе проявлять себя. А вон всё понять не может, почему они до Сибири не дошли.
Вот и сейчас сделал умный вид, обуваясь и спросил:
– Почему в ноябре зима ещё осенью у вас считается? Говорят, что дальше хуже будет, но куда уж хуже? И так – снег!
– В Германии снега что ли не бывает?
– Бывает конечно, но на Рождество. Пару недель, – объяснил немец и вздохнул. – Чтобы ёлку чем украшать было.
– А что, нечем украшать? – посочувствовал Боря, о справлении праздников вообще не думая. Не когда думать куда поставить ёлку, когда жить негде.
– Как это нечем? Есть. Но… нельзя.
– Почему?
– Потому что ель – символ христианства, – вздохнул Олаф. – И может обидеть чувства других верующих.
Боря даже за плечи немца взял, потряс, сочувствуя.
«Куда-то они там в своём равенстве не туда ушли, балансируя между фашизмом и человеколюбием. Но под Москвой в сорок первом немцу ещё хуже было, так что пусть не жалуется и одевается», – тут же напомнил внутренний голос.
Вслух свои мысли Боря говорить не стал, дабы снова не ломать хрупкую картину мира насчёт того, что они там вообще забыли в своих вечных поисках с прорывом на восток. Он же – «драх нах остен». О чём ещё в школе говорили.
И всё же немец и зима – не союзники и даже не дружат. От того Боря напарнику ушанку подарил, тулуп и валенки батины из гаража привёз, чтобы до весны дожил. Тем набором на улице в последние дни и держался. А то придумал тоже – в ветровке и кроссовках приехать, в шапочке спортивной толщиной в миллиметр. Не любит таких Сибирь.
Лысенький, щуплый, к тридцати лет безумно похожий на мумию, Олаф вообще всей своей мертвенной бледностью показывал, что вот-вот сейчас помрёт от такой климатической и жизненной адаптации.
Но жалеть