– Старшой, может, хватит… Уже прошли вторую сотню, нет тут никого. Показалось тебе.

– Точно тебе говорю – я слышал, что кто-то туда пошел. И потом, что сказал обер-лейтенант: «Чтобы крыса не пробежала. Есть оперативная информация…»

– Ты сам знаешь, чего я: поезд уже недалеко. А мне около него всегда очень жутко. Я там раньше даже что-то видел…

– Шнапс надо меньше в нашем баре жрать, и мерещиться будет меньше. Ладно, Ганс, уговорил, проходим еще десяток метров и разворачиваемся.

Сергей прикинул в уме, что десяток метров заканчивается как раз напротив него и скрыться за такой ненадежной преградой, как эта ржавая, дырявая железяка, вряд ли удастся. Осторожно переставляя ноги, он попятился в спасительную темноту, пытаясь отойти подальше от той черты, которую обозначил для себя патруль. И вот он – закон подлости… осторожно передвигаясь, Сергей не заметил торчавшую из стены арматуру и, зацепившись за нее штаниной, с грохотом рухнул на землю. Все три фонаря фашистов синхронно повернулись на громкий звук, осветив распластавшуюся на шпалах фигуру. Один из патрульных, до этого не проронивший ни слова, кинулся к нарушителю. Связной, от ужаса даже не заботясь теперь о какой-либо осторожности, рванул во чрево туннеля, слыша за спиной стук кованых сапог и громкое сопенье догоняющего его бойца.

Двое оставшихся на месте дозорных даже не поняли, что произошло в следующий момент. Яркая беззвучная вспышка ослепила, и беглец вместе с их товарищем в полной боевой амуниции бесследно исчезли… Испуганно попятившись назад, прикрывая глаза, которые нестерпимо болели, старший патруля посветил вперед. Ничего и никого. Хотя нет, в свете белого луча, казалось, стояли два еле видимых силуэта, как раз в том месте, где только что были живые люди, а еще дальше, почти на пределе мощности фонаря, поблескивал фарами застрявший поезд. Не сговариваясь, два мужественных бойца развернулись и, громко бренча оружием, помчались назад, в сторону мерцающего вдалеке костра блокпоста станции Чеховская.

Непонятный грохот и топот ног, подпитанный многократным эхом, порядком перепугал блокпост Четвертого рейха. Рубеж ощетинился стволами, зажегся, и прожектор тревожно зашарил лучом по кишке туннеля за спинами бегущих патрульных. В мире подземелий все может быть: и волна мутантов, и Полис может напасть, что само по себе, конечно, маловероятно, но чем черт не шутит. Так ничего и не высветив – в круглом жерле метроперегона сквозняк лениво гонял поднятую ногами пыль – караульные успокоились и дали отбой. Только тогда сообразили, что в патруль ушли трое, а вернулись всего два бойца, да и те закрылись в досмотровой и на все вопросы лишь бешено вращали глазами, хватаясь за оружие при любом резком звуке. Так ничего и не добившись от патрульных, старший караула вызвал начальство. В конце концов – это не его головная боль. Ему главное, чтобы на вверенном ему КПП был полный порядок, и челноки исправно платили пошлину, не забывая делиться патрончиками с ним. А что там творится в темных перегонах – не его ума дело.

***

– Господин штандартенфюрер, у нас ЧП на блокпосту! Требуется наше вмешательство.

Штольц внутренне напрягся. Пару часов назад он послал своего связного заложить в тайник отчет для центра, и, судя по времени, тот уже должен был вернуться к своей Катерине.

– На каком блокпосту? – сказал он, отодвинув томик стихов Артура Шопенгауэра, который постоянно лежал у него на столе.

– Да в том-то и дело, что в сторону Боровицкой. Там заметили лазутчика и погнались за ним… – Фриц многозначительно замолчал.

Вот только этого не хватало. Еще этот увалень замолчал, паузу держит, как будто Станиславского начитался.

– Ну, Федя, не томи… поймали?

– Шеф, мы ж договаривались…

– O, mein Gott, – от внутреннего волнения Георгий Иванович даже перешел на немецкий. – Ну, хорошо, обер-лейтенант, докладывай уже по существу.

Великий язык из уст Штольца ввел адъютанта в благоговейный трепет, но справившись с эмоциями, Федор опять затараторил скороговоркой:

– Да тут вообще не понятно, они, наверное, с ума там все посходили – такую чушь несут…

«Вот послал бог помощничка. Видимо, самому придется идти и разбираться».

– Где они?

– Да заперли мы их в досмотровой. Так они, шеф, представляете, сами туда забились, да еще и просили их запереть. Еле-еле у них оружие отобрали, – последние слова Шмольке произносил уже на бегу, так как Георгий Иванович быстрым шагом вышел из своего кабинета и направился в сторону туннеля, ведущего к Полису.

Досмотровая представляла собой небольшую комнату, где вместо двери была установлена прочная решетка с небольшим окошком. Заключенные в ней раздевались и передавали одежду и вещи для обыска. Нацистов такие мелочи, как неудобство «клиента», не волновали, а чрезмерная стыдливость, иногда проявлявшаяся при досмотре, даже забавляла постовых и служила поводом для развлечения в, общем-то, однообразной службе.

Два крепких бойца, понурив головы, сидели в комнатке, но при виде подошедшего офицера в чине целого штандартенфюрера подскочили, как на пружинах, и, синхронно гаркнув подобающее случаю: «хайль», замерли по стойке смирно. Не ответив на приветствие, Штольц внимательно посмотрел сквозь решетку на запертых патрульных. Хоть оружие у них и забрали, вся амуниция и знаки различия остались. Крепкие, здоровые парни, а в глазах застыл испуг… Это, конечно, не сталкеры, которых уже трудно чем-то удивить, но все равно, что же испугало таких закаленных в боях воинов?

– Выведите их, – коротко распорядился Георгий Иванович.

Лязгнув ключом, охранник открыл калитку, и бойцы по одному протиснулись в узкий проем двери, замерли во фрунт перед большим начальником. Еще раз окинув взглядом провинившихся, Штольц остановился на унтер-офицере, который был в патруле старшим.

– Ну, рассказывай, что ж могло так напугать неустрашимых солдат Четвертого рейха. Или, может, вы не хотите носить это гордое имя? Так я могу похлопотать перед фюрером. Будете сидеть в тепле – в тупике, да свиньям хвосты накручивать, напевая: «Милый Августин». – Голос Штольца был спокойным и даже немного убаюкивающим, но холодный изучающий взгляд не предвещал уцелевшим бойцам патруля ничего хорошего.

Бойцы даже не сомневались, что если штандартенфюрер поставит себе такую цель, то роль свинопасов покажется весьма привлекательной, по сравнению с тем, что их может ожидать. А Георгий Иванович, хотя внешне это никак не проявлялось, был очень зол на двух ретивых служак. Потерять единственного связного… тупо… по глупости… по воле случая.

– Ну что, орлы, молчите, как курицы ощипанные? – Штольц еще раз окинул взглядом проштрафившихся и, ткнув пальцем в старшего по званию, коротко произнес. – Ты.

Унтер-офицер с посеревшим от ужаса лицом, заикаясь и запинаясь, начал рассказывать о событиях, случившихся с ним и его людьми в туннеле, ведущем на Боровицкую. Его теперь пугало не произошедшее, а ужасно каменное, непроницаемое лицо штандартенфюрера. Он уже мысленно распрощался с успешной карьерой, да и что там говорить, с жизнью тоже. Дезертирство – это самое страшное, в чем можно обвинить солдата Рейха. И наказание за это – смерть, долгая, мучительная и не искупающая позора. Закончив повествование, унтер-офицер замер, боясь даже дышать, чтобы не нарушить мыслительный процесс грозного начальника.