Приближающемуся Фаику ответил незнакомый голос:

– Да кому нужна эта Тиковая комната!

Шаркающие шаги звучали все громче.

– Подумаешь, связку бумаги сперли! Небось вынесли уже в город, кто ж будет сидеть на краденом!

Лаонцы поклонились коту и бесшумными тенями выскользнули в сад.

Раздвижная дверь отъехала с громким стуком. Переступивший порог евнух несколько мгновений созерцал открывшееся его взгляду: голая комната, доски у стены, на полу горящая лампа, а рядом с лампой здоровенный серый котяра с каламом в лапе. Между двумя огромными, вытянутыми в стороны лапищами лежал исписанный лист бумаги.

Евнух застыл с разинутым ртом.

Кот взмахнул каламом и рявкнул:

– Чего уставился?! Кошечку никогда не видел?!

Евнух дико заорал:

– Джинны! Помогите! Джинны!!!

И с воплями выбежал из комнаты.

Обратно в Тиковый покой он вернулся уже в компании упомянутого Фаика – здоровенного евнуха, за объем лицевой части прозванного Кругломордым. На полу рядом с потухшей лампой стоял резной ларец с письменными принадлежностями. А рядом лежал исписанный лист дорогой бумаги-киртас.

– Ну и где джинны, о сын падшей женщины?! – гаркнул Фаик и с размаху треснул подчиненного палкой. – Ну-ка дыхни!

Тот послушно выдохнул.

– Так я и знал! – заорал Кругломордый. – Вы все обпились пальмового вина! До того налакались, что джиннов видите! Двадцать палок!

Незадачливый евнух рухнул на колени и принялся умолять о пощаде, его поволокли прочь, а Фаик тихо нагнулся и поднял бумагу.

Прочитав написанное, он зло усмехнулся и пробормотал:

– Ну что ж, Будур, время нам поквитаться…

Ситт-Зубейда приоткрыла глаза, и звенящая браслетами смуглая ручка тут же поднесла к губам чашку:

– Настойка от господина лекаря, о великая госпожа, – почтительно пробормотала рабыня.

Зубейда глотнула и сморщилась от непередаваемой горечи.

Голос Мараджил донесся откуда-то сбоку:

– Не стоит так волноваться, матушка.

– Ты о чем? – огрызнулась Зубейда – и тут же пожалела о несдержанности.

Она не любила проявлять слабость, а тут умудрилась сплоховать дважды: сомлела, да еще и на мать пасынка гаркнула. Не годится Ситт-Зубейде вести себя как жена башмачника…

Мараджил, однако, не подала виду, что заметила резкость:

– Не вижу ничего плохого в том, что Мухаммад развлекается с мальчиками. У нас в Хорасане никто бы и бровью не повел – молодость, все всё понимают!

– Так то у вас в Хорасане… – пробормотала Ситт-Зубейда, устраиваясь на подушках.

– А что Ариб? – непринужденно поинтересовалась Мараджил.

Знаменитейшая, наидерзейшая и самая дорогая столичная певица развлекала халифа с прошлой пятницы. Личные покои аль-Амина, казалось, стали местом паломничества – всякому хотелось хоть раз услышать умопомрачительный голос Ариб. Говорили, что, когда она поет, люди начинают биться в корчах экстаза, пуская пену и разрывая одежду.

Что до других достоинств певицы, то Ситт-Зубейда была осведомлена о них лучше всех: именно она пять лет назад купила девушку за бешеную сумму в пятнадцать тысяч динаров. Пять лет назад – когда Харуна стали мучить странные, расползающиеся по пояснице боли, от которых не помогала даже вытяжка сокирки. Тогда же, пять лет назад, Ситт-Зубейда потратила тысячи и тысячи динаров своего личного состояния, чтобы в тайне ото всех пригласить лекаря-самийа из Абер Тароги. Сумеречник приехал, посмотрел на Харуна, затем вежливо попросил халифа сесть у белой стены – «я так лучше вижу человеческое тело», мягко пояснил он. Посмотрел на Харуна еще раз. А потом поклонился, сказал, что ничем помочь уже не может, отказался от денег и подарков и уехал. Зубейда тогда проплакала несколько дней подряд. Самийа честно признался: недуг оплел желудок халифа, его нити протягиваются к позвоночнику. И Зубейда решила приобрести певицу, за которую безумно ревнивый хозяин просил безумную цену. Когда она пела, взгляд Харуна прояснялся, и боль отступала. И лишь Ариб пробуждала в изъеденном болезнью теле халифа желание – и тогда отступали черные мысли о самоубийстве. Через пять лет Харун потерял остатки терпения и мужества и приказал везти себя к надгробию Али ар-Рида – просить либо быстрой смерти, либо избавления. До Мешхеда он не доехал самую малость. Ситт-Зубейда про себя считала, что праведник откликнулся на молитву Харуна – избавил от бремени жизни.

Теперь Зубейда потребовала от певицы нового чуда – обратить мысли ее непутевого сына к женщинам. Но, видно, Всевышний отпустил Ариб удачи лишь на одного страждущего – и аль-Амин не вошел к ней.

– Он ее даже не потискал, – мрачно откликнулась Ситт-Зубейда на вопрос Мараджил.

А та вдруг щелкнула пальцами и засмеялась:

– Пожалуй, сестричка, я знаю что делать!

– Улыбаешься, как лиса-шейх, – проворчала мать халифа.

– Да буду я жертвой за тебя, о Зубейда! – воскликнула Мараджил, складывая искрящиеся от драгоценных камней ладони. – Выслушай меня!

– Ааа, – безнадежно отмахнулась широким рукавом Зубейда.

– Наряди ее в мужскую одежду, – хитро прищурившись, сказала Мараджил.

– Что-ооо?

– Ее и еще с десяток рабынь постройнее. Убери им волосы под чалмы, завей, как юношам, локоны на висках, надень на них длинные кафтаны – и пусть туго перепояшутся кушаками.

– Ну да, и задницами пусть крутят, – недоверчиво буркнула Зубейда.

– А что? – захохотала парсиянка. – Говорят, такую штуку придумал правитель Хорасана Мубарак аль-Валид. Он тоже был большим охотником до евнухов и мальчиков и, чтоб заиметь, наконец, сына, завел себе харим из гуламийат!

– Кого-кого?

– Гуламийат, девочек-мальчиков, – сверкнула зубами Мараджил.

– Вы, парсы, такие затейники, – скривилась, как на лимон, Ситт-Зубейда – но и задумалась тоже. – И что, заимел этот… как его… аль-Валид сына?

Улыбка смылась с лица Мараджил, как песок с мрамора фонтана:

– Это одному Всевышнему известно.

В ответ на удивленно поднятые брови Зубейды парсиянка тихо пояснила:

– Во дворце тогда перебили всех до единого. Если какая из них понесла и разродилась, мы этого никогда не узнаем.

– Когда тогда? – непонимающе сморгнула мать халифа.

– Когда ваш цепной нелюдь взял Нишапур, – зло скривилась парсиянка.

– Чего это он наш? – тут же взвилась Зубейда. – Он такой же наш, как и ваш!

– А кто его поймал? Кто сюда привез с края света? – Мараджил злилась все сильнее и сильнее.

– Он ваш Мерв спас, между прочим! И Фейсалу! – не сдавалась Зубейда.