На свет появилась многоязычная нация с системой ценностей, исключавшей диалог. Если два языка с различными функциями становятся языками двух политических лагерей, то политическая борьба уже ведется в языковой плоскости.

Функция языка либерального, левого лагеря – интерпретация и обсуждение. Присущие ему средства, нацеленные на описание, анализ, критику и дискуссию, делают его фактором формирования рациональной идентичности. Данный язык несет лишь рациональный месседж и лишен системы ценностей, на которую мог бы рефлектировать. Однако этот язык рационального общественного дискурса постепенно отступил в область субкультуры интеллигенции.

Функция языка правого лагеря – сплочение и рекрутирование. Присущие ему средства, нацеленные на указание, демонстрацию, навешивание ярлыков и стигматизацию, делают его фактором формирования символической идентичности. Этот язык способен был рефлектировать на неязыковый, образный, ритуальный, эмоциональный мир данной идеологии и, придавая ему консистентность, постепенно становился господствующим языком.

Эрозия либеральной демократии началась с вытеснения ее языка. Это был закат рационального общественного дискурса и диалога, когда аргументирующая, интеллектуально целостная речь подменялась фрагментированным, нарративоцентричным, стигматизирующим языком, служившим эффективным средством поддержки упрощенных идеологий, порождающих эмоциональную целостность. Вместо понимания и аргументации этот язык транслирует веру, а вместо сравнительного подхода – конфликт.

«Фидес» заложила фундамент холодной гражданской войны, организовав языковую кампанию, в ходе которой либералы и левые день за днем терпели поражения, даже не подозревая об этом.

Конечно, за дерационализацией общественного дискурса стоит рациональный политический расчет, нацеленный на максимизацию голосов избирателей и расшатывание либеральной демократии. Поскольку результаты выборов в посткоммунистических государствах затрагивают условия жизни гораздо глубже, чем в устоявшихся западных демократиях, предвыборная борьба характеризовалась своего рода нарастающим «цунами обещаний», что исчерпало политическую базу рациональных ответов на социально-экономические вызовы.

Венгрия не только стала жертвой депрессии, которая привела к смене режима и усилилась вследствие начавшихся перемен и экономического кризиса 2008 г., но и попала в западню популизма. Западня заключается в том, что в Венгрии 80 % подоходного налога с населения поступает всего от 1,5 миллиона граждан из почти 8 миллионов, обладающих правом голоса. Главный вопрос на трех парламентских выборах, состоявшихся после 1998 г., заключался в том, какую долю денег налогоплательщиков пообещают отдать гражданам, не платящим налоги, крупные партии. Две силы, имевшие шансы на победу, «Фидес» и Венгерская социалистическая партия (ВСП), одинаково использовали популистскую риторику и, придя к власти, после 2000 г. в основном придерживались политики «раздач и хищений».

Переход партии «Фидес» от либеральных ценностей к ценностям правых одновременно означал последовательное движение по пути от политического общественного дискурса, основанного на рациональных аргументах, в сторону популизма. Поначалу «Фидес» отгородилась от набора ценностей и аргументов либеральной демократии и свободного рыночного хозяйства с помощью добавления к слову «либерализм» эпитета «национальный», символически усилив националистическую риторику. Результат получился половинчатым: хотя национального популизма, дополненного применением властной технологии, использовавшейся внутри «Фидес», ко всем правым силам, то есть устранением из политики лиц и организаций, стремившихся сохранить разделенность правых сил, оказалось достаточно для создания широчайшего единого политического блока, для получения абсолютного большинства этого было мало. Как показало поражение правых на выборах 2002 г., «их было много, но недостаточно». Этот опыт подтверждался и итогами референдума 2004 г. о предоставлении гражданства и права голоса венграм, живущим за пределами страны, который можно описать как конфликт национального и социального популизма. На этом референдуме «Фидес» потерпела поражение, но в дальнейшем уже вполне сознательно и без самоограничения стремилась смешивать национальный и социальный популизм, чтобы привлечь на свою сторону и избирателей, чувствовавших ностальгию по режиму Кадара, обладавших иммунитетом от взглядов правых и ранее, как правило, голосовавших за левых. Об обращении партии «Фидес» к социальному популизму, который до этого считался привилегией социалистической партии, свидетельствовал не только демагогический лозунг предвыборной кампании 2006 г. «Мы живем хуже, чем четыре года назад», но и замена темного элегантного костюма на рубашку в лиловую полоску без галстука и териленовый пиджак в серую клетку. С этого времени целевой аудиторией стали уже не автономные «граждане», представляющие аргументирующий мир рационального общественного дискурса, а «люди», жаждущие верить в популистские обещания.

Общим знаменателем национального и социального популизма является переложение ответственности за свою судьбу на других, смычка «растерзанной злым роком» венгерской нации и социально незащищенного маленького человека. В конечном итоге происходит систематическое изгнание ответственности, саморефлексии из венгерской политической культуры. Между тем нельзя назвать зрелым индивидуума и народ, неспособный к взвешенным оценкам, рациональной аргументации, саморефлексии, больше того, к самоиронии. В нашем основанном на конкуренции мире неспособность к обучению и обновлению, вытекающая из отсутствия саморефлексии, наносит человеку и обществу непреодолимый ущерб. Человеку и нации, отказывающимся от ответственности за свою судьбу, полагающимся на заботу государства, необходимы сказки о том, кто и почему исковеркал их судьбу и похитил их счастье. От безграничного самооправдания идет прямая дорога к раздраженным поискам козла отпущения, которым могут стать люди «с не нашей душой», коммуняки, банкиры, oлигархи, рыцари офшора, либералы, евреи, геи, цыгане – в общем, кто угодно, даже несуществующие пирезы (которых отвергает две трети населения)[14]. Все они могут быть обвинены в нашем несчастье. Если политическая элита не берется сознательно выступать против этого живущего в нас инстинкта самооправдания, и напротив, то в полный голос, то хитренько подмигивая усиливает его, то и из политики, и из общественной жизни исчезает разумная речь и культура пусть критического, но все же справедливого отношения друг к другу.

В возложении ответственности за свою судьбу на других «Фидес» усмотрела скрытый потенциал, который можно было конвертировать из области психологии в область политики, и сознательно использовала его. Если путь к победе должен быть вымощен подобными страстями, «Фидес» это сделает. Диффамация и создание козлов отпущения (то есть стигматизация и криминализация политических противников), которые с 2002 г. уже не эпизодически, а в качестве главного правила определяли политическую коммуникацию партии, являются не чем иным, как средством разрушения препятствий на пути эксплуатации популизма. Вербальная агрессия превратилась в обыденность политической коммуникации. Если «Фидес» в своей политической коммуникации играла на отрицательных инстинктах и низменных страстях с холодной головой, в надежде на политическую прибыль, то правые радикалы проповедовали расизм и антисемитизм откровенно и от всего сердца. «Фидес» сделала эти чувства благопристойными, a правые радикалы вербализовали их с детской непосредственностью. Поскольку ожидания, порожденные социальным популизмом, неосуществимы, после 2010 г. поиски козлов отпущения и стигматизация превратились в обязательный атрибут правительственной политики. Направляемые «сверху» расправы, лишающие противников материального благополучия, и кампании по разжиганию ненависти стали средствами сплочения потенциального электората партии, именно ее потенциальные избиратели составляют аудиторию руководимых из центра сеансов ритуальных, вербальных линчеваний. Если нельзя облегчить жизнь людей, то пусть хотя бы звенят их цепи. И реально, и виртуально – под угрозой криминализующих кампаний травли политических противников.