Сам Фадеев, впрочем, в 1949 году писал Асе: «Все мои друзья знали, что я влюблен в Вас». А дальневосточный прозаик Юрий Лясота в повести «Братья Сибирцевы» (1975) даже изобразил, как юный Саша гуляет с Асей и целует ее, хотя ничего подобного не было.

Из письма Фадеева Колесниковой: «Мы с Вами, как однолетки, развивались неравномерно. Вы были уже, в сущности, девушка, а я еще мальчик. И, конечно, Вам трудно было увлечься этим тогда еще не вышедшим ростом и без всякого намека на усы умненьким мальчиком с большими ушами. Но если бы Вы знали, какие страсти бушевали в моей душе!»

Позже компания распалась. Скорее всего, потому, что парни увлеклись политикой, работали в подполье, а Лию, Асю и их подружек в эти свои дела не посвящали. Новыми подругами мальчиков стали другие девушки — подпольщицы. А потом многие из парней ушли в партизаны.

С Фадеевым Ася встретится только в 1950 году: «Он раздался в плечах, шея стала по-мужски крепкой, и, вопреки законам природы, он с годами похорошел лицом. Вот только поседел наш Саша. Ой как поседел! Голова совсем как снег».

Во Владивостоке у Фадеева появились настоящие друзья.

Это были, во-первых, его двоюродные братья Всеволод и Игорь — революционеры, как и их мать, тетя Фадеева Мария Сибирцева. Во-вторых — товарищи по училищу.

Влияние Сибирцевых на Фадеева (он особенно сдружился с младшим — Игорем) трудно переоценить. Кузены были никак не менее важными людьми для юного Фадеева, чем мать и отчим. Может быть, даже более важными, потому что в этом возрасте авторитет братьев может быть выше родительского.

Всеволод (1893–1920), поэт и философ, еще в гимназии прославился тем, что не встал на колени, когда пели «вечную память» Столыпину (по другой версии — на поминовении Александра III). Нескольких гимназистов, поступивших так же, исключили, но Мария Сибирцева добилась приема у приамурского генерал-губернатора Николая Гондатти, и Всеволоду дали окончить гимназию. В столице он окончил военное училище, получил чин прапорщика, но на войну попасть не успел.

Игорь (1898–1921), отличный футболист и хоккеист, поступил в Михайловское артиллерийское училище в Петрограде. «Как дворянин был принят», — пишет Фадеев. Он, словно пытаясь оправдать брата за попытку сделать офицерскую карьеру, называет Игоря «аполитичным», но не скрывает, что тот «как юнкер участвовал в защите Зимнего дворца против красных в Октябрьские дни… Тогда всех защитников Зимнего, которых взяли в плен, отпустили». По воспоминаниям Фадеева, «аполитичный» Игорь, вернувшись домой и серьезно поговорив с Всеволодом, промучился ночь и, задавив сотого клопа, «убил в себе контрреволюционера» (значит, было кого убивать?). Согласно более гладкой версии Секретаревой, среди защитников Зимнего Игорь очутился поневоле: «Убежденный сторонник советской власти, он оказался в юнкерской форме в стане ее врагов». Рассказывают также, что он при штурме Зимнего будто бы забился в какой-то закуток, прячась и от своих товарищей-юнкеров, и от красногвардейцев. А Юрий Лясота в упомянутой книжке «Братья Сибирцевы» предложил наиболее приемлемую в советское время версию: юнкер Игорь в день штурма Зимнего прямо на Дворцовой площади переходит на сторону революционных матросов[20].

В Гражданскую одни занимали свое место на баррикадах по убеждениям, другие — по стечению самых разных обстоятельств, и здесь пример Игоря Сибирцева очень показателен (как и пример сына В. К. Арсеньева, Владимира Арсеньева-младшего, успевшего повоевать и у Колчака, и у красных). Но вот у Фадеева никаких метаний или сомнений не было — он занял свое место в строю сразу и на всю жизнь. Тем же Арсеньевым пришлось выбирать — у Фадеева, кажется, вопроса выбора вообще не было.

«Как работник крупнее был Всеволод… Игорь не успел как следует развернуться. Но оба были очень незаурядные люди, люди волевые, бесстрашные, очень преданные. На меня лично они оба оказали решающее влияние, — на мое большевистское оформление», — вспоминал Фадеев. В 1951-м он возражал литературоведу и историку Б. Беляеву, преувеличившему роль писателя в революционной работе. Сибирцевы, писал Фадеев, уже тогда были выдающимися руководящими работниками — а сам он не был: «Таких, как Сибирцевы, были тогда только единицы, таких, как я, были тысячи».

Незаурядным человеком была и мать Всеволода и Игоря — Мария Владимировна Сибирцева (1867–1923), родная сестра мамы Фадеева. На взгляды Марии и Антонины в свое время повлиял ссыльный писатель Николай Чернышевский, в 1883 году перебравшийся из Якутии в Астрахань, где жили сестры. Тогда Мария Кунц решила идти по стопам героя «Что делать?» Рахметова. Замуж вышла за Михаила Сибирцева — народовольца, внука одного из декабристов.

Во Владивостоке Мария Владимировна работала в Обществе народных чтений, организовывала Общество помощи учащимся. Открыла частную прогимназию. Осенью 1921 года, при власти Меркуловых, попала под арест, была освобождена в октябре 1922-го, когда во Владивосток вступила армия Дальневосточной республики. Работала в женотделе Приморского губкома РКП(б). В 1923 году, перед смертью, вступила в партию[21]. «Весь Владивосток знал ее маленькую сухую фигуру в стареньком вытертом пальто…» — писала газета «Красное знамя» после смерти Сибирцевой. «Кто не знал эту женщину, небольшого роста, худенькую, но энергичную, всю сотканную из нервов, с полными жизни, добрыми глазами…» — говорил Сибирцеву Вячеслав Элеш, работавший при штабе Лазо. Фадеев так описывал Марию Сибирцеву: «Это была интересная по тому времени учительница… У нее ученик гимназии мог просить закурить, она давала». Братья Сибирцевы, по его же словам, «росли совершенно беспризорными… Если не хотят идти в гимназию — могли не идти, если хотят воровать — могут воровать… Они пользовались совершенно полной свободой». С фотографии, однако, на нас смотрит женщина жесткая — суровый прямой взгляд, уголки сжатых губ опущены книзу…

Ее муж Михаил Яковлевич Сибирцев работал податным инспектором, но потом должности лишился — по Фадееву, из-за того, что «был очень честен и либерал». Пошел в гимназию (был кандидатом естественных наук). В свободное время руководил любительским драмкружком в «Народном доме имени Пушкина» по улице Володарского (ранее — Невельского)[22].