— Послушайте, — растерянно выговорила Анни, оторвавшись от карт, — в вашей комнате какой-то шум.

Регина посмотрела на дверь. Дверная ручка повернулась.

— Не бойтесь, — сказал Фоска. — Простите, вы, кажется, не слышали, как я звонил в дверь.

— Вот чертовщина! — воскликнула Анни.

— Нет, — ответил Фоска, — я просто забрался в окно.

Регина встала:

— Мне жаль, что окно оказалось открытым.

— Пришлось разбить форточку, — пояснил Фоска.

Он улыбнулся. Она тоже.

— И вы не побоялись? — спросила она.

— Нет, мне вообще не страшно. Впрочем, это не моя заслуга.

Она указала на кресло и наполнила бокалы:

— Садитесь.

Фоска сел. Он забрался на третий этаж с риском сломать себе шею, волосы взлохмачены, лицо блестит от пота, розовая хлопчатая рубашка. Преимущество явно было на его стороне.

— Анни, ты можешь идти спать, — сказала Регина.

Та, наклонившись, поцеловала ее в щеку:

— Если что понадобится, звоните.

— Да. Приятных снов, — откликнулась Регина.

Дверь закрылась, Регина повернулась к Фоске:

— Итак?

— Вот видите, — сказал он, — от меня не так просто избавиться. Если вы больше не приходите повидать меня, я могу прийти сам. Дверь закрыта — значит, я вхожу через окно.

— Придется забаррикадировать окна, — холодно проронила она.

— Буду ждать вас под дверью, следовать за вами на улице…

— И чего вы этим добьетесь?

— Увижу вас, услышу ваш голос. — Он поднялся и подошел к ее креслу. — Буду касаться вас, — сказал он, ухватив ее за плечи.

— Не стоит сжимать так сильно, — сказала она. — Вас, видимо, не волнует, что по отношению ко мне вы ведете себя отвратительно?

— Какая разница? — Он смотрел на нее с жалостью. — Вы скоро умрете, и все ваши мысли вместе с вами.

Она встала и отступила на шаг:

— Ну, пока я еще жива.

— Да, — сказал он, — и я вас вижу.

— Разве вы не понимаете, что навязчивы?

— Понимаю. Кстати, гнев вам к лицу.

— Так мои чувства для вас ничто?

— Вы первая забудете о них, — ответил он.

— Ах! — Регина начала терять терпение. — Вы все время твердите мне, что я умру! Но даже если вы прикончите меня через минуту, это ничего не изменит: ваше присутствие в настоящий момент мне неприятно.

Он рассмеялся.

— Я вовсе не собираюсь вас убивать.

— Надеюсь.

Она вновь уселась в кресло, хоть сказанное вовсе ее не успокоило.

— Почему вы забыли обо мне? — спросил он. — Почему вы заняты всеми этими мотыльками и ни минуты не уделите мне?

— Какими мотыльками?

— Мотыльками-однодневками. Вы смеетесь вместе с ними.

— А разве с вами можно смеяться?! — раздраженно заметила она. — Вы только смотрите на меня, не говоря ни слова. Вы отказываетесь жить. А я люблю жизнь, ясно вам это?!

— Как жаль, — сказал он.

— Почему жаль?

— Все так быстро заканчивается.

— Вы опять?

— Опять. Всегда.

— Вы что, не можете говорить о чем-то другом?

— А как вы можете думать о других вещах? — спросил он. — Как вы умудряетесь верить, что прочно обосновались в этом мире, тогда как через несколько лет вы покинете его, хотя появились совсем недавно?

— По крайней мере, умирая, я буду знать, что жила. А вы… вы мертвец.

Он опустил голову, разглядывая свои руки.

— Беатриче говорила то же самое. Мертвец. — Он взглянул на нее. — По сути, вы правы, — сказал он. — Зачем вам думать о смерти, раз вы умрете? Это просто случится, и притом без вашего участия. Вам нет нужды размышлять об этом.

— А вы?

— Я? — Он посмотрел на нее. Во взгляде сквозила такая безнадежность, что она испугалась того, что сейчас услышит. Но он всего лишь произнес: — Со мной обстоит иначе.

— Почему?

— Не могу вам объяснить.

— Сможете, если захотите.

— Я не хочу.

— Мне было бы интересно услышать.

— Нет, — сказал он. — Тогда для нас все переменится.

— Вот именно. Может, вы покажетесь мне не таким скучным.

Он смотрел на огонь, высветились глаза, длинный нос с горбинкой, потом взор его погас.

— Нет, — сказал Фоска.

Она поднялась:

— Ну что же. Возвращайтесь к себе, если вам больше нечего сказать мне.

Он тоже встал:

— Когда вы придете повидать меня?

— Когда вы решитесь доверить мне вашу тайну, — ответила она.

На лице Фоски появилось ожесточенное выражение.

— Хорошо. Приходите завтра, — сказал он.

Она лежала, вытянувшись на железной кровати — жутком ложе из металлических квадратиков с осыпающейся краской; ей были видны кусок желтого покрывала и тумбочка со столешницей под мрамор, пыльный, выложенный плиткой пол; но ее больше ничто не задевало — ни отдающий нашатырем запах, ни крики детей, доносившиеся из-за стены; все это существовало безразлично, ни вдали, ни вблизи от нее: не здесь. Во тьме часы пробили девять. Она не пошевелилась. Не было больше ни часов, ни дней, ни времени, ни места. Где-то там остывал соус к баранине, где-то там, на сцене, репетировали «Розалинду», и никто не знал, куда скрылась Розалинда. Где-то там, на крепостном валу, стоял торжествующий мужчина и тянулся руками к громадному красному солнцу.

— Вы в самом деле в это верите? — спросила она.

— Это правда, — ответил он, пожимая плечами. — В былые времена это вовсе не выглядело чем-то необычайным.

— Про вас должны помнить.

— Кое-где об этом до сих пор говорят. Но уже как о старинной легенде.

— А вы могли бы выброситься в это окно?

Он повернул голову и оглядел окно:

— Я рисковал бы разбиться и надолго выйти из строя. Я ведь не так неуязвим. Но тело мое в итоге всегда восстанавливается.

Она встала и внимательно вгляделась в него:

— Вы правда считаете, что никогда не умрете?

— Я не смог бы умереть, даже если бы захотел.

— Ах, если бы я верила в то, что бессмертна!

— И что тогда?

— Тогда весь мир принадлежал бы мне.