На его длинноносом лице застыло серьезное выражение, из-под тяжелых век глядели угрюмые глаза, губы были укоризненно поджаты. Несмотря на молодость Альбрехта, его щеки уже обвисли первой, но явно не последней парой бульдожьих брылей.

К Дисмасу он обращался с преувеличенной вежливостью, в манере, свойственной аристократам при общении со своими поставщиками, следуя максиме «noblesse oblige»[2]. К этому Дисмас привык. Вот уже шесть лет Альбрехт был его заказчиком, из числа тех, кто никогда не устанет напоминать, как вам несказанно повезло иметь его заказчиком. Дисмас подыгрывал, хотя все это кривляние начинало его утомлять. Еще больше раздражали беспрестанные попытки Альбрехта разнюхать о приобретениях Фридриха. Дисмас отвечал туманно.

– Ваше преосвященство. – Дисмас с поклоном облобызал сапфир (размером с перепелиное яйцо) на указательном пальце Альбрехта.

Раскланиваясь со свитой, Дисмас приметил Пфефферкорна – агента Фуггера. Говорили, что Бранденбурги задумали укрепить благосостояние Альбрехта, на этот раз добыв ему кардинальскую шапку. Страшно представить, как дорого им это обойдется. Дважды архиепископ, курфюрст, а теперь еще и кардинал. Это сделает двадцативосьмилетнего Альбрехта примасом Германии, одним из самых могущественных людей в империи. Дисмас заметил про себя, что только аристократы знают свой точный возраст. О собственном он мог лишь догадываться.

Появился брат Тецель – с одутловатым лицом, совершенно лысый, за исключением седых волосинок на макушке, одиноким облачком зависших над отполированным куполом черепа. Тецель вел себя деловито, ему не терпелось исследовать базельские покупки Дисмаса, чтобы установить, сколько дней, месяцев или лет избавления от чистилища обеспечит каждая реликвия. Дисмас вспомнил Маркуса с его вопросами. Тот еще бизнес!

Свита состояла из стайки монсеньоров, клириков разбором помельче и разного чиновного люда. Над ними высилась голова Дрогобарда – верховного маршала Майнца. Альбрехту он служил в самых различных качествах: командующим кардинальской гвардии, главой шпионской резидентуры, помощником инквизитора, тюремным суперинтендантом, старшим палачом… Дивный набор должностей и еще более дивное жалованье.

Посреди соборной пощади темнело свежевыжженное пятно. Приготовления к следующему костру уже шли полным ходом. У Дисмаса не было оснований опасаться Дрогобарда, однако и пересечься с ним в его профессиональной ипостаси тоже не хотелось бы. На приветствие Дрогобард ответил сдержанным кивком.

А это еще что?

Среди сопровождавших Альбрехта Дисмас увидел двоих, чья павлинья экипировка была ему настолько же хорошо знакома, насколько неприятна: пестрые колеты, вышитые дублеты, широкополые шляпы с вычурным плюмажем. В руках щеголи держали алебарды, наточенные до бритвенной остроты.

Дисмас подавил вздох. Черт возьми. Германские наемники-ландскнехты. Что эта шваль делает в свите архиепископа?

Хоть одеваются они по-шутовски, шутки с ними плохи. В бытность наемником-райзляуфером Дисмасу не раз приходилось с ними сталкиваться. Отдавая должное их боевым качествам, он считал себя вправе презирать самих ландскнехтов. Варвары, неспособные покаяться в жестокости. Верные только собственному кошельку. За сходный гонорар они перерезали бы горло Иисусу, спящему в колыбели. Ирод нанял бы их для избиения младенцев.

На ледяной взгляд Дисмаса ландскнехты отвечали ухмылочками. «Знают ли они, кто я, – гадал Дисмас, – или же это типичная ландскнехтская наглость?»

Реликвии разложили на столах, расставленных вдоль парапета лоджии. Тецель поднес к глазам мирницу с багряным порошком и скривился:

– Это что?

– Кровь. Святого Киприяна.

– И какую же сумму его преосвященству предлагается за это выложить?

Высокомерие Тецеля не оскорбляло, а вызывало насмешку.

– Мне она обошлась в пятнадцать гульденов. Его преосвященству известно, что у него нет никаких обязательств касательно выкупа не только данной реликвии, но и всего, что здесь представлено, если их преосвященство посчитают, что это не отвечает стандартам качества.

– Ну, будет, будет, брат Иоганн, – осадил Тецеля Альбрехт. – Это все совершенно лишнее, совершенно. Мы с радостью принимаем карфагенского епископа-мученика на наше попечение. Дисмас, а что насчет святой Агаты и этой, как ее?.. святой…

– Афры. Вон на том столе, ваше преосвященство.

– Вот видите, Тецель? Очень хорошо, Дисмас, очень хорошо.

Альбрехт с Тецелем прошествовали к соседнему столу – осмотреть и обсудить. Тецель рассматривал обе реликвии на свет.

– Целомудренные. Мученицы. К тому же – от руки Диоклетиана…

Альбрехт, дожидаясь заключения Тецеля, нетерпеливо кивал. Тот вернул реликвии на стол и потер подбородок.

– За кольцо можно будет предлагать индульгенцию на десять лет или на двадцать, смотря по обстоятельствам. За мощи Афры… – Тецель раздраженно повернулся к Дисмасу, недовольный тем, что приходится самому выпытывать сведения, которые поставщику следовало предоставлять загодя. – Что это за кость?

– Пателла.

– Я не анатом, – фыркнул Тецель.

Дисмас указал на свою коленную чашечку.

– Ага! Та самая кость, на которую она опиралась, вознося молитву в миг принятия мученичества.

– Возможно, – отвечал Дисмас, – но нельзя сказать наверняка. Не так ли, брат Тецель? Известно лишь, что ее привязали к столбу и уморили дымом.

– Да, да, да… – досадливо отмахнулся Тецель и объявил Альбрехту: – Пятьдесят лет.

Архиепископ и продавец индульгенций переходили от стола к столу, определяя ценность каждой реликвии: платишь такую-то сумму за право поклониться такой-то реликвии – и с твоего срока в чистилище списывается определенное количество лет.

Они задержались у обломленной рукояти меча, усекшего голову святого Маврикия. Альбрехт жестом пригласил поучаствовать в оценке Пфефферкорна – Фуггерова агента.

Фуггер держал монополию на управление папскими финансами. Он посредничал в переговорах между Альбрехтом и Римом о том, какую долю от продажи индульгенций Альбрехт должен высылать в Рим. Помимо этого, он занимался и другими контрактами, связанными с индульгенциями.

К примеру, папа Лев запросил с Альбрехта двенадцать тысяч дукатов за право выдавать индульгенции по факту оплаченного поклонения мощам двенадцати апостолов. Просто грабеж! По тысяче дукатов за апостола?! Альбрехт сделал встречное предложение – семь тысяч. По числу смертных грехов. Сошлись на десяти. Злые языки болтали, что сумму контракта, скорее всего, привязали к числу заповедей.

Надо сказать, ценообразование при продаже индульгенций – сложный и специализированный процесс. Однако же в своем роде довольно объективный. Платить за отпущение грехов полагалось всем, даже королям и королевам. И архиепископам. Для них цена устанавливалась в двадцать пять золотых флоринов за каждую индульгенцию. Для аббатов, настоятелей соборов, графов, баронов и прочих аристократов – двадцать. Дворяне помельче платили по шесть флоринов. Бюргеры и купечество – по три. Люди скромного достатка платили флорин. А так как наш Отец Небесный постановил, что Царство Божье открыто и для бедноты, то неимущим предоставлялась возможность заработать индульгенцию постом и молитвой. Ведь молитва не стоит ничего! Крестьяне легко могли молиться во время работы, а поститься им и вовсе не составляло труда, ибо они и так всю жизнь постились в той или иной форме.