А вы помните свои сны? Подумайте, какой из них может лечь в основу литературного произведения. Если вы свои сны не помните, расспросите близких. Возможно, подойдет что-то из их ночных кошмаров или грез? Если такой поиск сюжета вам кажется подходящим, запишите то, что узнаете или вспомните.

Всегда интересно проследить, как писатель находит сюжет для будущей книги. Что должно произойти, чтобы идея зародилась, изменилась во время раздумий и реализовалась? Давайте проследим за работой Льва Николаевича над романом об Анне Карениной.

24 февраля 1870 года Софья Андреевна Толстая записала в своем дневнике: «Вчера вечером он [Толстой] мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его – сделать эту женщину только жалкой и невиноватой и что как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, предоставлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины».

Так жена писателя узнала: основная идея романа о частной жизни современников созрела. Однако пройдет три года, прежде чем Лев Николаевич начнет записывать. На следующий же день после разговора, по свидетельству Софьи Андреевны, писатель засядет за наброски книги об эпохе Петра I. Потом на смену царю придет штудирование грамматики греческого языка, работа над «Азбукой», уроки в школе в Ясной Поляне и вновь роман из эпохи Петра I.

Все три года Лев Николаевич не забывал о персонаже, которого позже он назовет Анной Карениной. Он продумывал в деталях сюжет, но еще не писал. Только в феврале 1873-го начал записывать первые наброски. Автор сразу отказался от идеи рассказывать частную историю на фоне исторических событий, блестяще отыгранную им в книге «Война и мир». Он решил, что это будет «роман о современной жизни», и действительно дал описание конца XIX века и соотечественников.

В то время развод был явлением довольно редким. На моралиста Толстого сильное впечатление произвела скандальная история флигель-адъютанта и поэта Алексея Толстого. В 1862 году он женился на Софье Бахметьевой, которая ради него бросила мужа и дочь. Второй муж распутницы и станет прототипом Вронского.

Заставил Толстого размышлять о судьбах несчастных семей и брак его дочери Татьяны с Михаилом Сухотиным. Ведь прежде Сухотин был женат на Марии Боде-Колычевой, и у них было пятеро детей.

Отношение Льва Николаевича к отказу следовать семейному долгу понятно и однозначно. С самого начала писатель намекает, что финал должен быть трагическим: «Мнé отмщеніе, и Азъ воздамъ».

В первоначальном варианте романа героиня получает развод и живет с любовником, у них двое детей. Но образ жизни меняется, их «как ночных бабочек окружают дурно воспитанные писатели, музыканты и живописцы». Словно привидение, появляется бывший муж, несчастный, «осунувшийся, сгорбленный старик», который купил у оружейника револьвер, чтобы убить жену и застрелиться самому, но затем приезжает в дом к своей бывшей жене: «Он является к ней как духовник и призывает ее к религиозному возрождению». Вронский (в первом варианте – Балашёв) и Анна (в первом варианте – Татьяна Сергеевна) ссорятся, он уезжает, она оставляет записку, уходит, и через день ее тело находят в Неве.

Утопленница не нравилась автору. Лев Николаевич окончательно определился с финалом в 1872 году, после самоубийства Анны Пироговой из-за несчастной любви. «Она уехала из дома с узелком в руке, вернулась на ближайшую станцию Ясенки (близ Ясной Поляны), там бросилась на рельсы под товарный поезд», – пишет об этом происшествии в своем дневнике жена писателя. Толстой даже ездил в казармы железной дороги, чтобы расспросить о случившемся и увидеть несчастную.

Вот так жизнь сама помогает писателю докрутить сюжет. И вам она уже что-то подсказывает. Вы внимательно слушаете?

Как появились другие сюжетные линии романа Толстого, мы поговорим в следующей главе, когда будем узнавать героев вашей новеллы. Сейчас только хочу спросить: вы знаете, что Анна Каренина – не главный герой романа? Чем главный герой отличается от всех остальных? Подумайте об этом пока.

Однажды ко мне пришла учиться писать девушка, которая считала все свои личные истории ужасно скучными. Придуманные ею сюжеты ей тоже не нравились, но она много читала и с радостью пересказывала чужие книги. И тогда я подумала: «А почему бы нам не поискать вдохновения в чужих книгах?» Многие писатели начинают с подражаний, открыто в них признаются, но в то же время в журналистике каленым железом выжигают правило: «Не бери ни строчки из чужого текста!» И я зависла.

Стала искать ответ на вопрос «Можно ли черпать вдохновение, а то и сюжет в книгах других авторов?» Оказалось, в литературоведении, как часто случается в гуманитарных науках, однозначного ответа не существует. С одной стороны, все наслышаны о плагиате и понимают, что ни строчки копировать нельзя. С другой – писатели во все времена заимствовали сюжеты друг у друга, а также в творчестве народа, религиозных текстах.

До XVIII века на Западе и гораздо дольше – до XIX столетия – в России использование чужого сюжета было нормальным явлением. Сюжеты Шекспира отчасти взяты из исторических хроник, отчасти – из итальянских новелл. Уильям временами почти дословно цитирует Монтеня без ссылки на автора. Мольер часто повторял по поводу «Плутней Скапена»: «Я беру свое добро повсюду, где нахожу его», – и действовал в соответствии с этим принципом. Шатобриан писал: «Я нашел у авторов, к которым обращался, вполне неизвестные вещи и воспользовался ими в своих целях».

Гете уже в начале XIX столетия и отнюдь не в Российской империи, где еще можно было заимствовать, настаивал на «ничейности» фабул: Шекспир, говорил он Эккерману, брал «целые куски из хроники», «теперешним молодым поэтам следовало бы посоветовать то же самое». Такого мнения придерживался и Гейне. Он утверждал, что писателям стоит «браться за уже обработанные темы», ибо в искусстве все дело в обработке и весь вопрос заключается только в том, «хорошо ли это у меня вышло».

В XIX веке еще не знали об авторском праве, но уже требовали от авторов оригинальности в фабуле. Пушкину приходилось оправдываться по поводу поэмы «Братья-разбойники»: «Я с Жуковским сошелся нечаянно». Вордсворт яростно обвинял Байрона в плагиате. Из страха обвинений в творческом воровстве Доде пришлось дать героине другую профессию, иначе сходство с романом Диккенса было слишком очевидно.

Гончаров с Тургеневым и вовсе однажды шумно поскандалили. Гончаров обвинял Тургенева, что тот «утащил» сюжет из «Обрыва», и ему пришлось в итоге убрать целую главу о предках Райского. Тургенев же, со своей стороны, пожертвовал многими подробностями объяснения Лизы с Марфой Тимофеевной, слишком напоминающими аналогичную сцену объяснения Веры с бабушкой.

Страсти кипели нешуточные.

Порой грань между заимствованием и влиянием провести невероятно сложно. Лев Николаевич Толстой признавался, что, когда он перечел сразу после написания свой «Рассказ юнкера», в глаза ему бросилось «много невольного подражания» рассказам Тургенева из цикла его «Записок охотника». Недолго думая, начинающий автор сделал перед рассказом посвящение Ивану Тургеневу.