В конце концов, обоюдовыгодное решение всё же нашлось. Матвей согласился оплатить (а, возможно, даже и съесть) десять каких-то там специальных протрезвляющих сэндвичей и антиалкогольные пилюли, а официант согласился подать виски И кружку пива. Одну. Молчанов, правда, заикнулся ещё и насчёт чего-нибудь покурить, но заикание это было пресечено категорическим официантским «пф!», из-за соседних столиков на Молчанова скосились, как на воплощенного Сатанаила, и даже по всему залу вроде бы нехороший шумок пошел.

Шумок, впрочем, относился не к Матвею. Возбуждённо, возмущенно, а то и просто-таки гневно гомоня, посетители притона греха все как один таращились на эстраду (при этом они так вытягивали шеи и так лихорадочно сверкали глазами, что в искренность гнева праведного верилось с немалым трудом).

Девица, оказывается, уже не пела. Перчатки этакими давленными крабами валялись у её ног, и вырвавшиеся на свет божий ногтистые пальчики неторопливо расстёгивали жакет. Под уже прямо-таки непристойное улюлюканье публики певичка завершила разборку с архаичными несращиваемыми креплениями, скинула своё меховое одеяние, и, лихо вертя его над головой за рукав, удалилась. Кстати, улюлюканье было единственной непристойной компонентой данного действа: под жакетом у стриптизёрши оказался толстенный свитер. С длинными рукавами и стоячим воротником. Если она и собиралась его снимать, то не раньше, чем перед сном.

Матвей вздохнул и занялся пивом.

«Клас! – жарко перешептывались за ближним столиком тщательно небритые англоязычные сопляки. – Не, это ещё что! А вот, говорят, она однажды юбку задрала! Ага, чуть ли не до самых колен! Представляешь?!»

Как не представить! Небось, у неё под юбкой болотные бродни до пояса. И стёганые штаны.

Тут Молчанов обнаружил вделанный в столешницу пультик управления синтезатором и от тоски погнал через визирное окошко алфавитный указатель возможных заказов. Предлагаемая тематика, естественно, разнообразием не отличалась, и Матвей совсем уже было собрался бросить это занятие, как вдруг…

М.Молчанов. «Большая молитва». Романс.

Н-да… Какой же это, интересно, болван у них тут ведает подбором репертуара? Поди, наткнулся кто-то в каком-то каталоге на название и передрал, не удосужившись прослушать, не удосужившись даже прочесть комментарий, к оному названию прилагаемый… А комментарий, между прочим, гласит: большой молитвой матросы древнего парусного флота называли огромную каменную плиту, которой их в виде наказания заставляли скоблить палубу. Так что, други мои новоэдемские, и молитва не вполне молитва, и сам романс к благочестивым отнести трудно… если, конечно, руководствоваться ВАШИМИ понятиями о благочестии. Но, раз уж запись имеется, имеется и полное право…

Он воровато оглянулся на молчащий синтезатор и ткнул пальцем в пульт, в «экшн».

По залу, глуша разноголосый обмен впечатлениями от стриптиза, раскатился первый мощный аккорд.

Ну, всё. Вот-вот охлынет парусами

Высь храмового многокрестья рей,

Дно отпускает лапы якорей,

И кто-то, не стыдясь чужих ушей,

Поёт, блестя набухшими глазами:

«Спаси, Господи, люди твоя там, на пыльной земле,

Помоги им без слёз пережить расставание с нами,

Сделай светлой их грусть, если ты призовёшь нас к себе,

Ну а с прочим мы как-нибудь справимся сами.»

Освобождая души от обузы

Поморник, взмыв, пластает в небе крест,

И далеко разносится окрест,

Словам молитвы вторя, благовест

Стальных цепей о якорные клюзы.

Славься, Боже, хоть только за то, что на взморье веков

Разделил твердь с водою зовущими вдаль бурунами.

Вместо худших друзей дай нам, Господи, лучших врагов,

Ну а с прочим мы как-нибудь справимся сами.

Синтезатор заткнулся и стало тихо. Лица посетителей сатанинского притона забавно ободинаковело выражение тягостного напряженного непонимания.

Матвей довольно громко хихикнул, одним глотком добил виски и опять потянулся к пиву.

Вообще-то паршивая это привычка – запивать виски пивом. Тем более, при изрядной отвычке от спиртного (в курсантскую да лётную бытность выпивка перепадала нечасто; на Новом Эдеме до сих пор удавалось побаловаться разве что паршивеньким компотообразным винцом)… Антихмельная снедь, может, и выправила бы дело, кабы Молчанов удосужился о ней вспомнить. А он забыл удосужиться. И оттого как-то не сообразил, что внезапную одинаковость лиц ему удалось заметить по одной единственной причине: все эти самые лица без исключения оборотились к нему (вероятно, мерцавшая над синтезатором цифирь мерцала не просто так, а обозначала собою номер столика, с которого поступил заказ).

И еще виски с пивом как-то начисто замыли одно довольно простое соображение: окружающие, конечно, все до одного лопоухие хлопы, да только хлопы эти с юношества махали топорами и ворочали брёвна на вольном здоровом воздухе. А главное, их (хлопов) в ресторанном зальце на одного Молчанова человек пятьдесят.

Да, всего этого Матвей не сообразил. Зато он сообразил другое. Раз в банк заказов угодила его Молчановская «Большая молитва», то по аналогичным причинам туда могла угодить и «Райская баллада» того же автора. А раз «Молитва» местных паршивых овец недопроняла…

Пультик синтезатора не к месту вздумал проказничать: дождавшись, когда Матвей изготовит палец к тычку, расшалившееся электронное устройство в последний миг раз за разом отдёргивало ехидно подмигивающий сенсор. Но для человека, как известно, ничего невозможного нет. В конце концов, наставник Новоэдемского юношества изловчился придавить пультик локтем, левой рукой взялся за указательный палец правой, и дело пошло.

«Баллада» таки нашлась. Запуская её (не просто так, а чтоб в органной оранжировке и непременно архидьяконским басом) Молчанов бормотал: «Сейчас… Щ-щ-щас я вам устрою… Вы у меня взвоете, овцы паршивые, вашу в дьявола искусителя и в ракету-носителя душу мать…» Судя по тому, что висящая в ресторане тишина совершила чудо – сделалась ещё непрошибаемей, чем прежде – бормотал он это не просебя.

Наконец синтезатор взревел, да так, что ламповые блики закачались по-настоящему:

От святого Петра, ключаря райских врат,

По начальству доклады идут:

Каждый день столько душ отправляется в ад,

Что за вход черти взятки дерут.

А извечный путь в рай лопухами зарос,

Ходоки на нём перевелись.

Душам проще бездельно сползать под откос,

Чем карабкаться в горнюю высь.

Вот теперь уже взревел и зал, причём не только голосами – в лавине негодующих выкриков явственно различался грохот отодвигаемых стульев. Правда, Матвей был слишком занят, чтобы обращать внимание на всякие пустяки. Наставник юношества трудолюбиво пытался хоть каплю ещё вытряхнуть из безнадёжно пустого бокала на до хруста вытянутый язык.