— Существует другой Парижский клуб, — снова заговорила Элиза. — Идея его создания возникла еще при Наполеоне.

— Прежде вы об этом не упоминали.

— Просто вы до сих пор не выказывали к этому интереса.

— Могу я говорить откровенно? — небрежно поинтересовался Мастроянни.

— Разумеется.

— Вы мне не нравитесь. Точнее, не нравятся ваши торговые предприятия и партнеры. Они жестокие дельцы, их слово ничего не значит. Ваши инвестиции сомнительны, если не сказать криминальны. Почти год вы преследовали меня россказнями о баснословных прибылях, не давая почти никакой информации о деталях дела. Возможно, просто такова ваша натура — в вас же течет корсиканская кровь.

Юный француз Ларок действительно женился на корсиканке. Родители прожили вместе более пятидесяти лет, и после их смерти Элиза унаследовала все состояние. Ей не раз припоминали ее корни, но она так и не научилась относиться к этому равнодушно.

Резко поднявшись с кресла, она собрала тарелки.

Мастроянни схватил ее за руку:

— Не надо за мной ухаживать.

Его тон и жест возмутили Элизу, однако она лишь с улыбкой сказала по-итальянски:

— За гостем принято ухаживать.

Он разжал пальцы.

В нынешнюю поездку Элиза отправилась только с пилотами, стюардов не было, поэтому она сама отнесла на кухню грязные тарелки и достала из маленького холодильника два воздушных шоколадных пирожных из манхэттенского ресторана, где они ужинали накануне (ей рассказали, что это любимый десерт Мастроянни).

Как же вытянулось лицо итальянца, когда она поставила перед ним угощение!

Ларок уселась в кресло напротив.

— Роберт, ваши симпатии-антипатии ко мне и моему бизнесу к разговору отношения не имеют. Предложение деловое. Мне казалось, вы будете не прочь немного развлечься. Я тщательно отбирала людей. Пятеро уже есть. Я шестая. Вы седьмой.

— А я-то гадал, о чем вы секретничали с официантом перед уходом из ресторана! — усмехнулся он, указывая на пирожное.

Мастроянни откровенно ее игнорировал, ведя какую-то свою игру.

— Я заметила, как сильно вам понравился десерт.

Итальянец взял со стола серебряную вилку. Вероятно, его неприязнь к Элизе на еду, самолет и потенциальную прибыль не распространялась.

— Вы не против, если я расскажу одну историю? — спросила она. — О Египте. О походе Наполеона Бонапарта в бытность его генералом.

Смакуя во рту шоколад, Мастроянни кивнул:

— Вряд ли у меня есть выбор… Слушаю.

Уже второй день Наполеон вел колонну французских солдат на юг. Поравнялись с Эль-Бейдой; от следующей деревни их отделяло всего несколько часов пути. Солнце, как всегда, жгло нестерпимо. Вчера арабы нанесли сокрушительный удар передовому отряду: убили капитана, взяли в плен генерал-адъютанта и чуть не захватили генерала Десэ. За генерал-адъютанта потребовали выкуп, но во время ссоры из-за добычи пленника застрелили. Не зря считалось, что Египет — край коварный: легко завоевать, трудно удержать. Да и сопротивление усиливалось.

На обочине пыльной дороги Наполеон увидел женщину с окровавленным лицом. В одной руке египтянка держала младенца, другой шарила по воздуху, словно защищаясь от невидимого врага. Что же она делает посреди раскаленной пустыни?

Как удалось выяснить через переводчика, муж выколол несчастной глаза и теперь, не жалуясь на судьбу, она лишь молила, чтобы кто-нибудь позаботился о ребенке. Малыш едва дышал. Наполеона история ужаснула, и он тут же распорядился дать египтянке воды и хлеба.

Едва приказание было выполнено, как из-за ближайшей дюны появился разъяренный мужчина с искаженным ненавистью лицом.

Солдаты приготовились к обороне.

Бросившись вперед, египтянин вырвал у женщины хлеб и воду.

— Не смейте! — крикнул он. — Она обесчестила и себя, и меня! Этот ребенок — мой позор, плод ее греха.

Генерал спешился.

— Вы безумец, месье. Вы ненормальный.

— Я ее муж, а потому имею право делать все, что захочу!

Мужчина выхватил из-под одежды кинжал, нанес жене смертельный удар, а затем на глазах оторопевших французов с силой швырнул младенца на землю.

Коротко щелкнул выстрел — и египтянин с глухим стуком рухнул на иссушенную солнцем дорогу. Конец жуткой сцене положил стоявший за спиной Наполеона капитан Ле-Мирер.

На лицах солдат застыли изумление и ужас.

Даже генерал не сумел скрыть охватившие его чувства. Спустя несколько минут он приказал двигаться дальше и уже собрался вскочить на лошадь, как его внимание привлек странный предмет, выпавший из-под одежды убитого египтянина, — перетянутый шнуром свиток папируса.

Наполеон с любопытством поднял папирус.

Заночевали французские войска в доме отдыха и удовольствий, принадлежавшем прежде одному из самых упорных противников-египтян. Несколько месяцев назад хозяин с армией мамлюков растворился в пустыне, бросив на радость французам все добро. Вытянувшись среди бархатных подушек на мягком ковре, генерал с содроганием вспоминал жуткое происшествие на пустынной дороге. Какая бесчеловечность…

Местные позже сказали так: мужчина поступил жестоко, бросившись с ножом на жену, но если бы Господь простил ее грех, этого не случилось бы — о несчастной позаботились бы добрые люди. Раз изменницу никто не приютил, наказывать мужа за двойное убийство по арабским законам не стали бы.

Ночь стояла тихая, делать было нечего. Наполеон решил просмотреть подобранный папирус. Ученые как-то рассказывали, что местные жители регулярно наведываются в древние могилы за ценными артефактами — на продажу или для себя. Непростительное расточительство! Ничего, он не разрушитель, он откроет миру прошлое этой страны.

Генерал сдернул шнур и развернул свиток: внутри оказалось четыре страницы. Вроде бы на греческом. Наполеон знал лишь корсиканский язык да со временем научился сносно говорить и читать по-французски, остальные языки были для него китайской грамотой.

По его приказу привели переводчика.

— Это коптский язык, — сказал тот.

— Сможешь прочитать?

— Конечно, генерал.

— Чудовищно! — заметил Мастроянни. — Убить ребенка — это…

Элиза кивнула.

— Суровая проза Египетской кампании. Один из эпизодов кровавой борьбы. Между прочим, не будь того происшествия, мы бы с вами сейчас не разговаривали.

Сэм Коллинз молча посматривал на сидящего за рулем Малоуна. Машина на полной скорости мчалась вдоль моря, прочь из Копенгагена.