Об этом мы узнали, правда, гораздо позднее, но, в то первое моё лето на этом берегу мы с ребятами, как только приходили на обед в столовую, сразу замечали особую симпатию друг к другу этих двух молодых людей – такой милой и розовощёкой поварихи, тут же становившейся к окну на раздачу, и нашего бравого матроса-альбатроса, безудержно сыпавшего в её адрес весёлыми комплиментами. Он почти всегда ходил в флотской голландке, но без гюйса, и в тельняшке, в разговоре с близкими друзьями довольно часто, подражая голосу Кадочникова в фильме «Подвиг разведчика», любил бросать реплики типа «Вы не правы, Штюбинг» и имел среди них кличку «Генерал». Не знаю, кто ему дал такую кличку, но в его непосредственной «свите», всегда следующей за ним, были ещё двое ребят из бывших армейских солдат, которым клички уже дал он сам. Так, всегда спокойный и приветливый, с умными и добрыми глазами Дима Никифоров добродушно откликался на кличку «Ефрейтор», а флегматичный и мужиковатый Толя Крысанов, сочинявший грустные стихи, необъяснимо почему получил роскошную кличку «Князь». Жили они в одной комнате местного общежития, а не с нами, приезжими, в одной палатке-времянке. С этими «тремя мушкетёрами» я довольно близко сдружился, но клички от Генерала так и не успел заслужить.

В орбите нашей особенно дружной четвёрки были ещё двое ребят: кряжистый парень с Урала и тоже бывший матрос Коля Кетов и его друг Слава Плитченко, родом из Новосибирска. Вячеслав был на голову выше Николая, сочинял стихи и, как две капли воды, был похож на своего кумира Сергея Есенина. Ещё в нашей двадцатиместной палатке жили двое из нашей бригады: рыжеволосый и с усыпанным веснушками лицом крепыш Толя Лакеев и астраханский татарин Сабиров по имени, вроде бы похоже, Сердар, заядлый шахматист и очень уж занудливый и к тому же непомерно язвительный собеседник, да ещё довольно взрывной по характеру. Кстати, именно он однажды в конце того лета сделал слепым на один глаз Николая Кетова: вспылил во время шахматной игры и ударил соперника шахматной доской по голове. Удар пришёлся острым углом доски прямо в висок, и был перебит какой-то важный зрительный нерв. А Сабиров так и избежал наказания, предусмотрительно перебравшись на работу в город.

Ещё в нашей бригаде работало несколько человек из местных жителей. Запомнились только двое: импульсивный и довольно горячий татарин Женя Файзулин, а также неисправимый скептик и несносный зануда по природе, которого в бригаде знали только по кличке Мордвин. И с бригадой ещё постоянно работали два курибана, или по-нашему береговые боцманы, в задачу которых входила обязанность швартовать к пляжу необорудованного причальными сооружениями берега плашкоуты, трюмные баржи или рыбацкие кунгасы, крепить их при сильной раскачке на прибойной волне прочными швартовыми растяжками и надёжно устанавливать на эти плавсредства трапы, необходимые для ручных погрузо-разгрузочных работ. Имена же этих двоих курибанов поистине богатырского сложения и немногословных в общении, к великому моему сожалению, так и не запомнились. А ещё за бригадой был закреплён на постоянной основе тальман, непосредственно ведущий учёт производимых бригадой работ. Этим в мою бытность в основном занималась круглолицая девчушка с кривым шрамом на лбу над правой бровью и с непременными блокнотиком и простым карандашом в руках. Звали эту девчушку Зина Сенина, но расскажу я о ней немного позже, если не забуду.

Так что вот, состав бригады был у нас такой самобытный и разношёрстный, что на перекурах можно было от каждого услышать немало интересного. Именно на одном из таких перекуров с пылом-жаром обсуждали мы эпохальную весть, которую с очередным плашкоутом привезла нам из города вместе со свежими газетами команда буксирного катера – о запуске в космос 4 октября 1957 года первого спутника Земли, причём нашего, советского. А почти через три с половиной года после этого памятного дня я услышал уже из уличного радиорепродуктора, установленного на фронтоне дома культуры в приморском городе Лесозаводск, об ещё более важном космическом событии – полёте Юрия Гагарина вокруг нашей, как оказалось, такой маленькой, голубой и самой красивой во всём Мироздании планеты. Мы проходили тогда вечером мимо этого дома культуры деревообработчиков с моей будущей женой – совсем юной ещё Ириной Васильевной: я провожал её в общежитие ИТР Уссурийского деревообрабатывающего комбината, где она жила, работая мастером в сушильном цехе. Этот день теперь помнит весь мир. А всего через два с половиной месяца после этого настоящего космического фурора мы уже создали свою собственную семью, расписавшись в местном ЗАГСе. Но это уже другая история, о которой я надеюсь рассказать несколькими главами позже…

5.

В бригаде грузчиков я проработал совсем немного. И причина вполне банальна: ностальгия о детских годах на Камчатке, отцовская рыбацкая бригада на острове Старичков и я, совсем ещё малолетний пацан, с ним почти каждое лето на той незабываемой рыбалке. А тут как раз случилась оказия: руководство базы решило установить в бухте Большая Лагерная, совсем недалеко от пирса, небольшой ставной невод. Для собственных нужд, так сказать. И объявили набор в создающуюся бригаду.

Из всех вновь приехавших на базу в том году согласился поработать в этой новой бригаде только я один, чем очень даже удивил директора. Но я сказал, что это дело мне с детства хорошо знакомо, и он, скептически хмыкнув, не стал возражать. Согласился взять меня в бригаду и назначенный бригадиром из местных жителей уже пожилой, но крепкий коренастый человек по фамилии Чердынцев. При первом же разговоре с ним я узнал, что он родом с Алтая и до войны приехал на Камчатку по оргнабору. И ещё он сказал, что хорошо знал моего отца по прежней работе в Новой Тарье на рыбокомбинате. Знал моего отца и дед Куренцов: в годы войны он бывал на острове Старичков, где с бригадой из города ловил сетями топорков и арочек для городских ресторанов и засаливал мясо этих морских птиц в бочках.

К нам присоединились ещё трое из бригады грузчиков: Генерал, Женя Файзулин и его вечный антипод-скептик Мордвин. Шесть человек – вот и вся рыбацкая бригада. Невод установили с помощью буксирного катера, надёжно закрепили на мёртвых якорях центральное крыло и ловушку. Но нам не повезло: не рассчитали наши командиры-вдохновители и выдали со складов 11-метровую по глубине ловушку, а там, где нам дали указание установить эту саму по себе тяжёлую рыболовную снасть, было всего чуть больше шести метров глубины до песчаного дна. Правда, узнали мы об этом лишь через несколько дней и тогда именно, когда мы вшестером с великим трудом только смогли оторвать мотню