Я молчал, рассматривая небольшую черную муху, ползшую по спинке королевского трона. Муха остановилась, потерла передние лапки, потом задние и начала чистить крылышки, а я все не мог ответить отцу ничего вразумительного. На языке вертелись одни дерзости. Раньше в таких ситуациях меня обычно выручал грустный шут Брикус, скорее не шут, а менестрель. Он всегда находил достаточно остроумное оправдание почти любого моего проступка, мог даже сочинить балладу про какой-нибудь подвиг, слушая которую, отец начинал смотреть на меня мягче, и мне даже казалось, что, может быть, он все-таки хоть немного любит меня. Но Брикус сопровождал меня в моем последнем походе и еще не вернулся.

Я кожей ощущал колючий взгляд отца. Молчание затянулось. Отец, видимо, хотел, чтобы я попросил прощение за опоздание, а у меня, естественно, извиниться язык не поворачивался, хотя, по правде говоря, в присутствии отца я почему-то всегда испытывал чувство вины. Только проявление любых чувств я считал признаком слабости. К тому же на меня были устремлены взгляды всех придворных и моего «любимого» кузена. А тут еще дядюшка Готрид некстати проблеял:

— Не молчите, принц. Нам всем будет очень интересно послушать, что заставило вас пренебречь королевским приказанием.

Зря он встрял, может, я бы додумался до какого-нибудь вежливого ответа. Но на лорда Готрида у меня всегда была однозначная реакция — я мечтал вывести его из себя настолько, чтобы он забыл осторожность и вызвал меня на поединок. Поэтому я криво ухмыльнулся и ехидно спросил:

— Неужели лорду Готриду интересно что-то, кроме урчания в собственном брюхе?

К великой досаде лорда Готрида, его необъятный живот тут же ответил мне довольным рокотом. Придворные, потупив глаза, принялись покашливать, чихать и сморкаться, а кое-кто из гномов откровенно хохотнул. Дядюшка Готрид приобрел окраску вареного рака и громко засопел, а отец наконец-то потерял самообладание. Он скрипнул зубами и уже тихо, так что никто, кроме меня, не услышал, произнес:

— Ты можешь хотя бы во время приема послов придерживаться этикета, приходить вовремя и не дерзить?

— Если во время приема послов нечего обсуждать, кроме моего поведения, то не могу, — с самой обаятельной улыбкой, на какую только была способна моя украшенная косым шрамом и потому не очень обаятельная физиономия, ответил я.

Отец с трудом сдержал гнев, временно оставил меня в покое, и я наконец смог присесть на ступеньку трона и отдохнуть после дальней дороги.

Королевские приемы довольно нудное мероприятие. Послы никогда не могут сказать сразу, чего они хотят от отца. Нет, они считают необходимым сначала высказать кучу бесполезных приветствий и пожеланий, выслушать стандартные ответы, не отличающиеся особым разнообразием, и поговорить на нейтральные темы. Хотя половину этих вступительных речей я благополучно пропустил, к тому времени, как гномы дошли до сути дела, я успел задремать. В моем состоянии это было нетрудно. Я не сомкнул глаз с тех пор, как покинул замок, то есть около недели. Если человеку все время снятся кошмары, от которых он к тому же вопит, как эльмарионец под пыткой, он старается спать как можно меньше, особенно когда путешествует в компании наемников, которые так и норовят наделить окружающих обидными прозвищами. Лучше уж дремать на ступеньках трона, слушая вполуха монотонные речи послов.

Правда, когда послы стали излагать свою просьбу, мой сон как рукой сняло. Гномы просили о военной помощи.

С тех пор как в Эльмарионе поселился дракон и люди спрятались от него в подземных ходах и пещерах Гилл-Зураса, между эльмарионцами и гномами шла война. Гномы отстаивали свои исконные владения, в которые вторглись непрошеные гости, люди же боялись одного дракона гораздо больше, чем сотни гномов, и не желали убираться восвояси. За первые два года они отхватили изрядный кусок гномьего королевства, и не потому, что гномы были никудышными воинами. Просто Гилл-Зурас одновременно воевал с Фаргордом.

Когда-то давным-давно, когда в Фаргорде еще не было ни одного человека, весь лес принадлежал эльфам, а все горы и подземелья — гномам. Первые поселенцы, пришедшие в Фаргорд более пятисот лет назад, сочли несправедливым такой раздел территории, и с тех пор люди отвоевывали земли эльфов и гномов пядь за пядью. Эльфов постепенно вытеснили далеко на запад в Эстариол, где была их древняя столица. С гномами же дело обстояло сложнее. Они жили в подземельях, и людям, привыкшим к свежему воздуху и солнечному свету, воевать под землей было нелегко. Но короли Фаргорда всегда славились своей алчностью, а Алмазные горы — своими алмазами и золотом. Почти каждый король во время своего правления воевал с гномами, правда, не всегда успешно. Последнюю войну, получившую название Двадцатилетней, развязал мой отец, будучи принцем ненамного старше меня. Когда прилетел дракон, война шла уже восемнадцать лет, часть Алмазных гор принадлежала Фаргорду, а гномов шаг за шагом вытесняли в катакомбы под самым Эльмарионом. Так что эльмарионцы в пещерах были для гномов совсем некстати.

Война на два фронта отнимала у гномов все силы. В результате лорд Ленсенд, командовавший фаргордской армией после несчастья, случившегося с королем, заключил мир на наших условиях. Он не постеснялся, условия были воистину грабительские. Фаргорд отобрал у гномов все рудники на северной стороне Алмазных гор и к тому же обложил гномов какой-то непомерной данью, которую те и платили исправно вот уже двенадцать лет. Вообще-то другого выхода у них не было. Воинственному Фаргорду было достаточно малейшего повода, чтобы напасть на соседей. Можно было напасть и без повода, но пока гномов боги миловали. Сначала отец был болен, потом он не поделил с Ленсендом мою сестру Линделл, которую рассчитывал выдать замуж за лорда Готрида. Так что отбирать у гномов оставшиеся немногочисленные рудники никто не собирался. Отец и лорд Готрид воевали с Ленсендом, Ленсенд воевал с отцом, а я убивал орков, к моему великому сожалению все еще состоявших на службе у отца и Готрида, или с небольшим отрядом наемников методически уничтожал зарвавшихся лордов, считавших, что народ Фаргорда их личная собственность и они могут делать с ним все, что хотят, не спрашивая совета у короля. Отец был уверен, что таким образом я пытаюсь завоевать любовь народа и прославиться, Роксанд же — что я просто развлекаюсь от нечего делать. Он относился к моим похождениям с нескрываемым презрением и, узнав об очередном подобном подвиге, ворчал: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы подальше от дома…» Я же делал это исключительно в целях благотворительности, заступаясь за бестолковых крестьян, не умевших за себя постоять.

Просьба гномов меня обрадовала. Честно говоря, мне было абсолютно безразлично, с кем воевать, с эльмарионцами, помогая гномам, или с гномами, помогая эльмарионцам, лишь бы поучаствовать в настоящей войне. Я уже собрался предложить гномам свои услуги, но отец не дал мне и слова вставить.

— Прикуси язык, пока не наговорил лишнего, Рикланд, — процедил он сквозь зубы. — С тобой мы побеседуем после приема, а сейчас будь любезен, не раскрывай рта.

Я хотел было заявить, что если отцу надо, чтобы я все время молчал, то пусть повесит на стену мой портрет и любуется, а меня оставит в покое и не заставляет присутствовать на всяких приемах, но поймал его взгляд и решил не выступать. Иногда отец умел смотреть очень выразительно. Гномам он сказал, что должен все обдумать, а пока пригласил их погостить "в Черном замке.