— Если вы вообразили, будто сумели меня успокоить этим признанием, то…

— Хорошо, — прервал Моран. — Смотри. Наверх смотри, внимательнее. Третий этаж, видишь? Поднимешься и увидишь медную табличку. Настоящую, между прочим. С гравировкой. «Экстремальный туризм». Нетрудно запомнить. Когда тебе будет очень плохо, когда всевозможные беды накроют тебя с головой, когда полиция будет выплясывать возле твоих дверей, а родственники окончательно озвереют… Вот тогда приходи. Или если вдруг захочется поболтать. Ты поняла? — Он обнял ее и прижал к себе. Так всегда делали эльфы и персонажи фильмов-катастроф.

— Да, — сказала Диана, выдергиваясь из его объятий.

Она выскочила из подъезда, впустив на миг широкий неправдоподобный луч света. Моран высунулся вслед за ней и прокричал:

— Третий этаж! Агентство экстремального туризма!

Но Диана уже исчезла. Можно подумать, этот световой луч поглотил ее.

— Не стирать в порошке и проточной воде ни в коем случае, — бормотал Моран. — Возможно, имеет смысл слегка потереть одеколончиком…

Он разложил на столе очередную нитку, натянул ее и принялся внимательно рассматривать, водя носом по всей ее длине. Кое-где явственно виднелась грязь. Обычную землю Моран аккуратно счищал ватным тампоном. Целая гора этих перемазанных тампонов валялась на полу. Когда доходило до мазутных пятен, а также пятен неизвестного происхождения, перед Мораном возникала дилемма — чем воспользоваться, обычной водопроводной водой или каким-нибудь из растворителей. У него на столе выстроились жидкость для снятия лака, пузырек с бензином и одеколон «Наполеон». С одной стороны, Морану не хотелось, чтобы на нитках оставалось хоть малейшее пятнышко, — ибо запятнанные нитки, в отличие от запятнанной репутации, ни на что не годятся, — а с другой — он боялся уничтожить или хоть как-то повредить воздействие безумного снегопада.

Пряжа впитала в себя ценнейшую субстанцию. Фиолетовая нитка, к примеру, содержала в себе живейшее воспоминание о сумасбродных выходках короля, который танцевал голым, вымазавшись дегтем и извалявшись в перьях, — а потом, окончательно сбрендив, утонул в Столетней войне. И это не было преувеличением или поэтическим образом, потому что раньше Моран и слыхом не слыхивал о подобных королях, но, повозившись с фиолетовой нитью, стал знать о них все.

В спутанном комке пряжи жил слепой поэт, которого бросили в темное подземелье, чего он, разумеется, даже не заметил, поскольку был погружен в слепоту и поэзию. Там же обретались и все рыбаки, замороченные Лорелеей и ее песенками, причем в одной из ниток люрексом сверкнул длинный золотой волос. Несколько валлийских пьяниц, сбитых с панталыку феями в начале девятнадцатого столетия, пытались что-то поведать миру. Коричневые нитки, ставшие для них последним прибежищем, впрочем, были сплошь в узлах и петлях, а речи бедолаг разжижались пивом и дождями до полной невнятности. Зато отчетливы были бушменские истории о сложных взаимоотношениях зайцев и луны. Однако более всего оказалось в этом улове уроженцев Петербурга — во всяком случае, их голоса звучали громче остальных: будочники-философы, бомбисты, мистические карьеристы, одураченные белой ночью любовники, дуэлянты, самоубийцы, — все, кто поверил бредням этого города о том, что он-де более всего предназначен для смерти.

— Чушь! — шипел Моран. — Никто так не любит жить, как все эти теоретики умирания. Впрочем, сами они дурацкие и жизнь у них тоже дурацкая. И жены у них дурацкие, и дети, и теща у них тоже дура.

…Расставшись с Дианой в подъезде своего дома, Джурич Моран подождал немного и вышел на канал. Солнце торчало посреди неба как совершенно чужеродный предмет и со всей дури лупило по глазам. Моран быстро посмотрел налево-направо, но преследователей не обнаружил и следа. Их попросту не было. Впрочем, если бы они и оказались поблизости, у Морана нашлась бы на них управа. Он ведь был, в конце концов, негодяем.

Но набережная оказалась чиста.

— Тем лучше для вас, — хмыкнул Моран, обращаясь к несуществующему собеседнику.

Пренебрегая солнечным сиянием, от которого зрачкам делалось больно, точно в них втыкали по острой иголке, Моран выудил из лужи все нитки. Затем собрал все то, что лежало на набережной и проезжей части. И наконец завис над собственно «канавой». Самый лакомый кусочек — клубок — лежал на льду. Рядом имелась опасная черная полынья, в которой декоративно плавала утка. Птица выглядела бесполезной и не вполне живой. Слишком хороша, как будто ее вырезали из куска древесины и тщательно разрисовали.

Утка и полынья представляли некоторую опасность для клубка. Моран не вполне был знаком с нравами водоплавающих птиц. Строят ли они гнезда? И если да — то когда? Некоторые начинают уже зимой, знаете ли… И не таскают ли они для этой цели, к примеру, нити или же довольствуются ветками и травой? Исследовать проблему времени не было, требовалось срочно извлекать клубок.

Утка внезапно ожила, сделала два энергичных гребка и выбралась на лед.

— Эй, ты! — завопил Моран. — Не трожь! Мое!

Утка не обратила на него ни малейшего внимания.

— Еще один шаг — и я сброшу сюда кошку, — пригрозил Моран.

Утка пощупала клубок клювом.

Моран слепил снежок и запустил в птицу. Она вдруг разразилась воплями, распахнула крылья, похлопала ими, а затем флегматично сложила их и снова заковыляла по льду. Однако интерес к клубку явно утратила.

Моран понял одно: если он желает заполучить ценнейшую пряжу, ему следует действовать немедленно. Поэтому он присмотрел хорошую ветку и отправился в магазин хозяйственных товаров, бывший тут по соседству.

— Пила, — сказал Моран.

Продавец, мужчина средних лет, лысый, в синем халате, чрезвычайно ироничный — что естественно для мужчины средних лет и небольшого роста, — уставился на Морана с легкой насмешкой.

— Пила? — переспросил он. — Здесь имеется большой ассортимент пил. Какого рода пила вам требуется?

— Отпилить, — объяснил Моран.

— Могу предложить циркулярную за 978 рублей. Очень удобно. Двигатель как у моторной лодки. У вас есть моторная лодка?

Моран стукнул кулаком по прилавку и рявкнул:

— Пила! Отпилить!

— Вам отпилить? — переспросил продавец с таким видом, словно только что осознал смысл требования. — Так бы и сказали. Ножовка?

Моран выразительно скрипнул зубами. Продавец вдруг утратил всякую любезность и вообще охоту к беседам. Он брякнул перед Мораном ножовку и буркнул:

— Триста пятьдесят.

Моран схватил пилу, выдернул ее из плотной бумажной упаковки и взмахнул ею в воздухе. Пила запела, как пчела.

— Подходяще! — сказал Моран, и его глаза сверкнули ярко-зеленым огнем.

— Деньги, — сказал продавец, когда Моран с пилой наперевес двинулся к выходу.

Моран остановился, обернулся. Глаза его медленно угасли.