Глава 4

– Пусти, – Елена дернулась в руках Власа. – Так далеко не уедем. Пусти, говорю, ирод.

Боярышня давно уж поняла, что такого не одолеешь: кулаки пудовые, плечи шире коромысла. Держал крепко, едва шею не своротил, но и боли не добавил. Удивилась, но виду не показала.

– Тебя токмо пусти, вмиг в лес сиганешь. Ищи потом… – проворчал хмурый Влас. – Унялась? То-то же.

Если б он не принялся выговаривать, если б лик его не был таким горделивым, Еленка бы смолчала, но тут взвилось в ней:

– Не помню, что просила тебя, боярич, искать. Ты голову-то свою пустую в сторону отвороти, а я и исчезну, будто и не было меня вовсе. Что? Что вылупился?

– Ты в своем уме, Елена? Куда собралась, безмозглая? Медведю в лапы али к волку в зубы? – Влас брови вознес высоко. – Знал бы раньше, что ты разумом скудна, так и навовсе не поехал за тобой в такую-то даль.

– Ой, ли? – Елена глаза сузила. – А зачем невесте разум, коли сундук полнёхонек? Что, скажешь по большой любви за мной явился? Будет языком-то молоть.

Руками уперлась в широкую Власову грудь и сдвинулась от него как смогла. Седло-то не лавка, далеко не отлезешь.

Ждала от него слов обидных и бровей сердито сведенных, а дождалась иного.

– И то верно, – не солгал Власий. – Я тебя в возок отпущу. Умойся, вздохни и в разум войди. А потом и переговорим, как дальше быть. Слово дай, что не сбежишь.

– Не дам, – бросила коротко.

– Ну и дурка. Сиди тогда тут и вертись. Сама потом просить будешь, чтоб отпустил. Много ты верхами ездила, чтоб хорохориться? – глаза-то серые блеснули злобой и удивлением.

– А ты не обо мне печалься, о себе горюй, – сказала и отворотилась.

Он замолк, только ручищей большой крепче к себе прижал. Еленка дернулась разок-другой и поняла – крепостью своей бахвалится. Хотела снова лаяться с ним, да силы кончились.

Уныло глядела боярышня на дорогу, не примечала ни сини небесной, ни золота листьев. Чуяла одну лишь тоску и тревогу за Лавра. Ухо, куда угодил кулак дядьки Нестора, горело и больно дергало, кровь на виске запеклась и стягивала щеку противно. А тут еще этот медведь сжал, словно сожрать хотел.

Еленка от ровной тряски конячьей маленько в разум вошла и продышалась, а там уж и мыслишки зашевелились. Ехать к постылому жениху в дом и ждать известия о смерти брата Еленка не желала, с того и решилась на странное.

– Влас, пусти в возок. Не сбегу.

– Быстро ты опомнилась, – хмыкнул Влас. – Если обманешь, поймаю, и тогда пощады не жди. Ясно тебе, заполошная?

Еленка едва сдержалась, чтобы не пхнуть его локтем побольнее. Промолчала.

– Стой! – Влас поднял руку, и малый отрядец встал. – Роздых!

Еленка ужом сползла с коня и пошла, еле волоча ноги, к возку, в котором сидела испуганная бледная посестрица Ольга.

– Еленушка, сердешная, как тебя… – заскулила Оля, заплакала. – Ты садись, садись, милая. Я сейчас.

Девушка принялась рыться в узелке у себя под ногами. Достала чистую тряпицу, вытянула теплый летник простой ткани и зипунок немаркий.

– Ленушка, тебе умыться и переодеться. Глянь, вся одежа в крови. Лютый Нестор, лютый какой. Ведь не постыдился сироту обидеть. – Ольга все причитала, все скулила, а Еленка думала.

Меж тем из рощи вышел ратник, двинулся к возку и подал баклажку с водой. Потом долгонько еще стоял, любовался красавицей Ольгой.

– Иди, – Еленка привычно махнула белой рукой, отпуская парня, а тот послушался.

Боярышня и не удивилась. С малых лет наставляли ее указывать не только девкам-бабам, но и всему подворью. Она и замечала за собой, что голос у нее иной, и повадка, и лик. И редко кто сомневался в ее праве, слова поперек не кидал. Даром, что девица семнадцати годков от роду.

– Оля, слушай меня, – Еленка подвинулась в возке к посестре. – Лавра не оставлю. Уговорю Власа меня отпустить, поторгуюсь с ним о приданом. Ты о себе не тревожься, не обделю. Поедешь в Сомовку, там с деньгой и осядешь.

– Батюшки святы! Ты что удумала, Елена? – Ольга глаза распахнула во всю ширь. – Одна? Нет, не оставлю тебя! Я с тобой пойду, слышишь?

– Уймись. Не на гулянку иду. Ежели что, так и головы лишусь. Тебя за собой не потяну, греха не приму такого. И все на том, – Елена выпрямилась и посмотрела прямо в глаза Ольге, мол, перечить не смей.

– Да как же…да что же… – Оля наново зарыдала. – Ленушка, лапушка, сгинешь ведь.

– Моя жизнь – монетка мелкая. Лавра сберегу, не лишу род главы наследной. Его боярство по праву рождения. Умоется Неська соплями, а удел наш не приберет к рукам. А что до меня…. Как бог решит.

– А ежели Влас не пустит? Жених ведь, почитай муж. Уж дюже ты смелая. Ты ж не в своей воле, Еленушка.

– А вот и поглядим, какая она, воля моя, – Еленка со вздохом стянула с себя богатое очелье и подала Ольге.

Та приняла из рук посестры украшение и сунула в узел. А уж потом и умыла боярышню, и косу переметала наново.

Ратник, что воды принес, сводил обеих в кусты: там уж и переодели Еленку.

– Так-то лучше, – боярышня запахнула теплый зипунок, поправила очелье простое на лбу и откинулась в возке-то.

Ухо горело, висок бился злой болью. Осталось только глаза прикрыть устало, да ждать, когда жених придет с разговором. А тот не промедлил, к возку подошел.

– На вот, – протянул Влас горшочек малый. – На тряпицу и к уху. Губу с носом тоже проймет, токмо в рот не хватай, и глаза береги, инако скорчишься.

Елена и пальцем не шевельнула. Еще чего? Доброта его да забота – ложь. Был бы мужик умный, не оставил бы Лавра в дому одного. Либо струсил, либо умишка не хватило понять, что за Нестор в хоромах обретается. Проскочила мыслишка трусливая, что Сомовы уговорились с Нестором, а потому и разлучили сирот, оставили Лаврушу