– У любого, по ее словам, с кем встречался Джонни, были причины прикончить его.

– И это все, что Хэммонд сумел выудить из нее?!

– Да, почти все. Хэммонд уверен, что это именно она прикончила Джонни Ландиса. С помощью полицейской матроны он обыскал ее, но ничего не обнаружил.

– У девушки с такой фигурой? Я крайне удивлен, шериф.

– Я имею в виду, он, тьфу, она не нашла пистолет! – прорычал Лаверс. – И прекрати свои шуточки хотя бы сегодня, Уиллер!

– Я только начинал свои шуточки с прелестной блондинкой, когда вы позвонили, – нагло соврал я. – А теперь вы считаете, что я трачу их на вас?

Лаверс закурил сигару и стал листать какие-то бумаги на столе.

– Вот результаты вскрытия, – проворчал он. – Руля 22-го калибра. Следов сильных наркотиков не обнаружено, по-видимому, к этой стадии он еще не подошел – только баловался травкой.

– Это будет утешением его дорогому папаше. Но травкой-то теперь балуются почти все ребята. Шериф пыхтел сигарой.

– К этому делу надо подойти серьезно, Уиллер. Нас живьем изжарят – всех нас! Тебя, меня, весь отдел, вообще всех, кто имеет хоть какое-то касательство к этому делу.

– Ландис так глубоко переживает смерть своего сына?

– Да ему наплевать на смерть собственного сына, – кисло ответил шериф. – Его беспокоит только собственный престиж. Семейство Ландиса требует отмщения, ты следишь за моей мыслью? В жилах Ландиса вместо крови – ледяная вода. Он произвел идентификацию тела с меньшими эмоциями, чем если бы он одобрил передовицу своей газеты. Он дал нам понять, что практически не сомневался в подобной смерти своего сына. Похоже, он даже доволен, что его предположения подтвердились. Единственное, что нам удалось у него узнать, так это то, что он выгнал сына всего месяца три назад, когда обнаружил пристрастие Джонни к марихуане.

– В этом он похож на большинство отцов нашего времени.

– Ему неизвестно, чем занимался Джонни последние три месяца, не знает даже, где тот жил. Ландис перечислял восемь сотен долларов на счет сына каждый месяц, и все. Он уверен, что Джонни полностью деградировал за это время, и даже высказал предположение, что его убийство связано с неуплатой денег за эту проклятую траву.

– А что по этому поводу думает миссис Ландис?

– Она умерла.

– Это меняет дело.

– Но есть еще дочь. Лет на пять младше своего непутевого братца. Живет с отцом. Отсюда Ландис направился домой, чтобы сообщить ей об этом.

Позже ты сможешь поговорить с его дочерью. Может, ей что-нибудь известно о том, чем занимался ее братец в эти последние три месяца.

– Хорошо. А разве Хэммонд не может это сделать?

– Меня совершенно не интересует, чем будет заниматься Хэммонд! – прогремел шериф. – Ты работаешь сейчас на меня, Уиллер, и делай то, что тебе говорят!

– Есть, сэр, – послушно рявкнул я. – А вдруг я встречусь с Хэммондом? Я буду довольно глупо выглядеть.

– Не волнуйся, этого не произойдет!

– У меня такое паскудное ощущение, что так и будет. Хэммонд не будет ее допрашивать, потому что ему прикажут не соваться туда, верно?

– Мы тут, ну, наш отдел, обязаны сообщать Ландису о каждом предпринятом нами шаге в расследовании убийства его сына, – с неохотой объяснил Лаверс. – Ландису вряд ли понравится, если мы будем официально допрашивать его дочь.

– Но совершенно другое дело, если мы поговорим с ней неофициально, правильно? – поинтересовался я. – Если он об этом узнает, то вы принесете все необходимые извинения ему, объяснив, что этот кретин Уиллер всегда лезет не в свое дело, и понизите меня в звании до сержанта?

– Ну, до этого вряд ли дойдет, – шериф совершенно неубедительно улыбнулся. – Официально ты получишь выговор, и на этом все кончится.

– Теперь я понимаю, что ощущает барашек, когда его приносят в жертву, – с горечью пробормотал я. – Надеюсь, у вас уже готов сосуд для моей крови, после того как вы перережете мне горло.

– Пойми меня правильно, – шериф метнул яростный взгляд в мою сторону. – Это дело нам надо расследовать, и расследовать быстро. И не имеет ровным счетом никакого значения количество лейтенантов, сломавших на нем шею.

– Что мне нравится больше всего в работе на вас, шериф, так это уверенность в завтрашнем дне. Лаверс добродушно ухмыльнулся.

– Тебя называют самым оригинальным полицейским в нашем отделе. А это как раз то дело, в котором у тебя есть отличный шанс подтвердить свою репутацию.

В четверть одиннадцатого я припарковал свой “хейли” у дома Ландиса.

Особняк был построен в староанглийском стиле. Он располагался посередине пятиакрового участка, был окружен аккуратно подстриженной изгородью, по поверхности искусственного озера плавали прекрасно сделанные чучела семи лебедей.

Я не мог скрыть разочарования, когда нажал на кнопку звонка, вмонтированную в тяжелую дубовую дверь, ожидая услышать по крайней мере “Джона Пила” в исполнении духового оркестра, а вместо этого услышал обычное треньканье.

Дверь открыл дворецкий со скрипучим голосом.

– Доброе утро, сэр, – холодно сказал он. – Если вы что-то продаете, то я боюсь, что…

– Я хотел бы поговорить с мисс Ландис.

– Боюсь, это невозможно. В семье произошла крупная неприятность и поэтому…

– Я лично присутствовал при этой неприятности. Лейтенант Уиллер из отдела по расследованию убийств. – Я продемонстрировал ему свой верный жетон, что доказывало мою причастность к фараонову клану или к убийству полицейского. – Я хочу поговорить с мисс Ландис. Настаиваю на этом.

– Хорошо, сэр. Следуйте за мной.

Я прошел за ним по вестибюлю, отделанному мореным дубом, мимо железных рыцарей, стоящих у подножия широкой лестницы, пока мы не очутились в приемной, также отделанной дубом.

– Подождите здесь, сэр. Я доложу о вашем приходе.

– Первая в моей жизни реклама.

Дворецкий вышел, с особой тщательностью закрыв за собой дверь. Я закурил сигарету и стал ждать. У меня появилось серьезное подозрение, что эта приемная обычно служит только в качестве раздевалки.

Минут через пять дворецкий вернулся.

– Мисс Ландис примет вас в гостиной. Следуйте за мной. Я так и сделал.

Гостиная была отделана кедром – явное нарушение традиции. Огромный камин сверкал полированным металлом. На стене висел мушкет семнадцатого века и портрет какого-то хмурого кавалера той же эпохи. Я его отлично понимал. Смеяться в таком доме было бы верхом неприличия.

На полу лежал роскошный толстый ковер с пестрым рисунком. Кушетка и четыре кресла были обиты старинным тисненым ситцем, что ясно говорило об их почтенном возрасте.