Следующая ночь застала нас — меня и Нили — в Сокольниках. Говорили, что в этом году кроты там особенно расплодились и изрыли все газоны. Пока я сидел на пенечке и любовался ковшом Большой Медведицы (в нашем фольклоре она именуется Тачкой, что отпугнет любого склонного к созерцанию полночных небес романтика), Нили усердно орудовал лопатой. Не успел я вдоволь насладиться звездным великолепием, как Нили бросил лопату и вручил мне теплый бархатный комочек. Кроты — не самая высокотехнологическая связь с подземельем, зато, как ни странно, самая быстрая. Протянуть кабель в чертоги Нидавеллира пока что никто не догадался. Да и стоит ли? Я нашептал кроту свой приказ и выпустил зверька. Через три дня Ингвульф, мой первый капорежиме, будет в Москве. А я в это время буду уже в Непале — куда, по словам Касьянова, пять лет назад удалился наш собиратель древностей.

«Sea King», задыхаясь и покашливая, дотащил нас до трех тысяч метров и тяжело опустился на плато. Пилот заявил, что лететь дальше на такой высоте и при встречном ветре отказывается — боится, как бы не накрылся двигатель. По плато несло мелким колючим снегом. Близилась ночь. Мы выгрузили вездеход «Витязь» на гусеничном ходу, заблаговременно приобретенный у знакомых барыг с екатеринбургской базы. Нили рвался обзавестись заокеанским аналогом, но — будем откровенны — американская техника в здешних условиях концы бы отдала быстрее, чем рыбацкая шхуна в полярных льдах. Вездеход, конечно, не помог бы нам добраться до монастыря, прятавшегося высоко в скалах — но, прежде чем ломиться туда, имело смысл слегка осмотреться.

Ингри ухитрился проследить передвижения нашего клиента — бывшего капитана советской армии Всеволода Петровича Гармового — до этого самого монастыря в Сиккиме с маловнятным названием Недонг. Обычно Ингри достаточно пообщаться с ребятами из нашего компьютерного отдела, поддерживающими плотную связь с теми службами, которые собирают данные по использованию кредитных карт и информацию о регистрации пассажиров. Нынешняя задача, однако, оказалась сложнее. Таинственный капитан за все платил наличностью, а, очутившись в Непале, избегал встреч с соотечественниками и назойливого внимания иммиграционных ведомств. Пришлось обращаться к помощи краснохвостых соек, по-местному именуемых кингуцу. Сойки — дальние родичи ворон, с которыми наша наземная разведка сотрудничает давно и плодотворно. Нельзя сказать, что ворона или сойка — самое незаметное средство наблюдения. Когда за тобой настойчиво следует стайка горланящих соек, поневоле задумаешься: то ли ты в кармане куртки позабыл горсть орехов, то ли твоя прическа напоминает им родное гнездо, то ли дело нечисто. Карлики-цверги для подобных целей используют мясных мух, что намного практичней. Однако отношения между свартальфар и потомками Мотсогнира далеки от дружеских: мы вытеснили цвергов почти со всех их исконных территорий, заставляя ютиться в заболоченных штольнях у самой поверхности, или, наоборот, на ледяной границе Нифльхейма. Говорят, что самые отчаянные устраиваются даже на окраинах эрликова царства. Правда это или нет, но любви между нами издавна не водилось, так что ни о каком обмене информацией можно было и не мечтать. В любом случае, здесь речь шла не о прямом наблюдении, а о событиях пятилетней давности, и тут уж представителям вороньего племени нет равных. Память у них острая и фотографическая. Да, русский путешественник объявился в долине, и, да, выспрашивал дорогу к монастырю. Если он и спустился обратно с гор, сойки этого не видели, так что Всеволод наш Петрович либо сгинул на четырехкилометровой высоте, где располагалось святилище, либо подался в монахи, либо перевалил хребет и долго шагал пустынными перевалами, пока не выбрался на китайскую сторону. Китайские сойки и вороны сотрудничать с нами отказывались: у них был подписан договор о неразглашении с правительством КНДР. Учитывая массовую зачистку рисовых полей от воробьев, пернатых я понимал, сочувствовал и давить на них пока не собирался.

Монастырь Недонг в долине пользовался недоброй славой. Местные говорить о нем отказывались, а если и говорили, то лишь в том ключе, что, мол, держались бы вы, белолицые, от этого местечка подальше. Если верить сойкам, Владимир Петрович мотивировал свое желание ознакомиться со святыней жаждой духовного просветления. Глядя на смуглые и неодобрительные лица обитателей долины, я в святости горного приюта и душеспасительных намерениях нашего путешественника сильно усомнился.

Внизу вовсю зеленели и буйствовали джунгли, а здесь поземка секла лобовое стекло вездехода. И без того невысокое закатное солнце так надежно было закрыто западными хребтами и тучами, что я даже пожалел о деньгах, потраченных на установку тонированных стекол, щитков и инфракрасных камер. В водительском кресле сидел Нили, а я устроился сзади и внимательно изучал разворачивающийся перед нами скалистый ландшафт. Абсолютно ничего интересного в ландшафте не было — скалы и скалы, с нависающими над ними более мощными вершинами, укрытыми полотнищами ранних снегов. Лишь однажды мелькнуло корявое деревце, украшенное, по обыкновению, желтыми молитвенными лентами — единственное пятнышко цвета в черно-белом пейзаже.

Если бы монастырь находился где угодно, а не в Гималаях, намного проще и безопасней было бы добраться по нему подземными тропами. Однако азиатские хребты с недавнего времени для нас закрыты. Царство Эрлика, изначально располагавшееся под Алтаем, разрослось до безобразия, захватив Тянь-Шань, Памир и горные районы Тибета. Это было обидно, это было разорительно — мы теряли старые шахты одну за другой — и, наконец, это становилось просто опасно. Если беззаботный путешественник отправлялся на прогулку по одному из больших азиатских туннелей и ненароком сворачивал не в тот коридор, больше его уже не видели. Самое обидное, что Эрлик изначально был из наших. Альв-полукровка, более известный во времена моего деда под именем Альрика Сладкоголосого, достаточно намутил воды, чтобы асы наконец обозлились и устроили на него настоящую охоту. Тогда-то он и подался в гуннские степи, а впоследствии откочевал за Урал. Не знаю, чем уж он так поразил тамошних шаманов — язык у мерзавца, по словам деда, был острее змеиного жала — однако те в испуге объявили его богом смерти и принялись приносить ему человеческие жертвы. Надо сказать, что век полукровок долог, долог, но не бесконечен. По всему, Альрику-Эрлику уже давно пора было упокоиться в могиле, однако тот и не думал помирать. Что неудивительно, поскольку человеческие жертвы — один из немногих способов раскатать жизнь полукровки до пределов, почти сравнимых с нашей вечностью.

Через пару часов поземка улеглась, а на утесе впереди затемнели какие-то пятна. Это была деревня шерпов, последнее в здешних краях людское поселение перед монастырем. Как они живут на этой верхотуре, где у нормального человека легкие через сутки распухают и кровь идет горлом, не представляю. Однако вот, приспособились. Чудесная эволюционная — или, скорее, морфогенетическая пластичность — еще одно могучие оружие смертных в борьбе за выживание.

В хижинах помаргивали огни. Последним усилием наш «Витязь» вскарабкался по узкой дорожке к тому, что здесь считалось деревенской площадью — и Нили заглушил мотор. Против ожиданий, местные жители не высыпали из домов встречать чужаков, не приветствовали нас ни хлебом-солью, ни ружейными выстрелами. Было тихо. Было слышно, как на краю деревни заливается собака, маленькая и злая, судя по голосу, шавка, и как снег скребется о стены построек.