– Отец Агапит, может, передохнем? Давай присядем ненадолго…

– На что тут сядешь, Владик? Кругом сугробы…

– А на сумку твою!

– На сумку садиться нельзя – в ней Евангелия… Да и сидеть на таком холоде опасно, еще уснем и замерзнем. Давай так немного постоим, отдышимся. Ты рюкзак-то скинь пока!

Владлен со вздохом облегчения поставил сумку на снег. Хотел на нее поставить рюкзак, но задержался и взглянул на иеромонаха.

– А рюкзак-то можно на сумку ставить? – спросил он.

– Ставь! – разрешил отец Агапит, слегка покачиваясь на костылях.

– Давай-ка мы, батюшка, спина к спине станем – для тепла и устойчивости.

Они стояли, опираясь друг на друга спинами, и блаженно отдыхали. Вскоре оба даже начали подремывать…

– Владлен! – стряхивая сонливость, проговорил иеромонах, – а почему ты сказал, что отец у тебя «был»? Он что, умер?

– Не… К другой бабе от нас с матерью ушел. Давно уж…

– А мать жива?

– Мать умерла три года назад. Хочу хоть на могиле у нее побывать, да вот денег нет на дорогу…

– Так ты что, свою мать не хоронил?

– Так я ж на зоне был, когда она померла! – удивляясь непониманию батюшки, Владлен окончательно очнулся от дремы.

– Понятно… А кто у тебя под Питером остался? – продолжал расспрашивать отец Агапит.

– Сеструха.

– Замужем?

– Вроде собиралась, когда меня посадили.

– Она что, в лагерь тебе не писала?

– На зону-то? Когда я на малолетке сидел, писала. А после второй ходки не стала. Наверное, замуж вышла за своего мента.

– За милиционера?

– Ну! Я ж и говорю, за мента.

– И ты все-таки собираешься к ней ехать?

– Собирался. Дом от матери остался, вроде как половина моя, есть где жить… Если, конечно, с ментом сестренкиным поладим. Говорят, среди них тоже люди попадаются, хотя я не встречал. А ты, отец Агапит, кем на воле работал?

Иеромонах понял Владленово «на воле» правильно, по существу, то есть в той его жизни, что была до монастыря, и он так и ответил:

– До монашества я был учителем биологии в средней школе.

– Да ну? Какой же ты биолог, если в Бога веришь?

– Вот потому, наверное, и верую, что биолог, – усмехнулся иеромонах. – Не в обезьяну же мне верить.

– Вон оно как… Ну что, может, двинем, отец Агапит? Что-то опять холодать стало…

– С Богом, Владик!

* * *

А тем временем на платформе станции Красногорск высокий широкоплечий мужчина в камуфляжной форме внимательно оглядывал выходящую из последнего вагона электрички публику, явно кого-то встречая. Но прибывшие на электричке прошли мимо, и мужчина опять остался один. Он постоял в растерянности, потом догнал последнего пассажира.

– Послушайте, вы ведь в последнем вагоне ехали?

– В последнем.

– А вы случайно не видели там монаха? С ним еще парень молодой должен был быть…

– Монах? С молодым парнем? А как же, видел! – охотно вступил в разговор пассажир. – Их на разъезде выкинули из вагона. Там такая жуткая история вышла! Я рядом сидел, все видел и слышал…

И он, забыв про свои дела и про усиливающийся к ночи мороз, принялся увлеченно рассказывать о происшествии в электричке, коего ему повезло быть свидетелем.

* * *

…Между тем в лесу еще больше потемнело, пошел снег, а ветер усилился. По краю шоссе брели две сутулые фигуры, одна с мешком на спине, другая на костылях, а над ними, будто белые рекламы-растяжки, трепыхались по ветру снежные полотнища метели.

– А вьюга-то как воет, жуть! – сказал Владлен, поеживаясь. – Может, спеть что-нибудь для согреву? Шансон какой-нибудь?

– Шансон? – удивился иеромонах. – У тебя что, французский репертуар?

– Почему французский? – в свою очередь удивился Владлен. – Нормальный репертуар, тюремный.

И он запел высоким чистым голосом, хотя и с пронзительными блатными подвываниями, но очень задушевно:

Это было весною, зеленеющим маем,

когда тундра проснулась, развернулась ковром,

мы бежали с тобою, замочив вертухая,

мы бежали из зоны – покати нас шаром!

По тундре, по широкой дороге,

где мчится поезд Воркута – Ленинград!

Лебединые стаи нам навстречу летели,

нам на юг, им на север – каждый хочет в свой дом.

Эта тундра без края, эти редкие ели,

этот день бесконечный – ног не чуя, бредем.

По тундре, по широкой дороге,

где мчится поезд Воркута – Ленинград!

Владлен пел, а отец Агапит внимательно слушал и поморщился только в конце, при словах:

Предо мною икона и запретная зона,

а на вышке маячит распроклятый чекист!

– Хорошо поешь, – похвалил он Владлена, – и слух у тебя есть, и голос хороший.

– Еще спеть? Я много шансонов знаю!

– Нет уж, из блатного репертуара, пожалуйста, больше не надо! – сказал отец Агапит.

– Не надо, так не надо, – покладисто согласился Владлен.

– А хочешь я тебе настоящую французскую песню спою?

– Валяй, отец Агапит!

И отец Агапит запел:

Во Францию два гренадера

Из русского плена брели,

И оба душой приуныли,

Дойдя до немецкой земли…

Придется им, слышат, увидеть

В позоре родную страну…

И храброе войско разбито

И сам император в плену!

– Ух ты, а классные какие слова! – восхитился Владлен. – Пой дальше, батя!

Отец Агапит допел балладу до конца, и Владлен сказал:

– Хорошая песня, жизненная – очень к нашему положению подходит. Ты, отец Агапит, если мы живые доберемся до места, спиши мне слова, ладно?

– Спишу, Владик. Но мы с тобой обязательно дойдем, Господь нам поможет!

– Ой, вот только не надо мне сейчас про твоего Господа трындеть!

– Это почему? С чего это ты на Бога обиделся, Владик?

– А чего ж Он мне сегодня не помог, если такой заботливый?

– Да как же ты можешь такое говорить? Как это Бог тебе не помог? Он-то помог, а вот ты сам от помощи Божьей отказался, дурачок!

– Это как понимать? – Владлен так удивился, что и на «дурачка» не обиделся.

Оба остановились.

– Ну, давай попробуем разобраться, Владик, – спокойным учительским тоном начал отец Агапит. – Твой нищенский бизнес по вагонам кончился тем, что тебя чуть не забили насмерть. Тебя надо было выручать – и Бог послал меня. Я для этого, между прочим, на свою электричку опоздал. Я тебя с собой позвал – ты поехал в монастырь, на тихое мирное жительство. Так Господь замечательно управил твои, казалось бы, безнадежные дела. Так ведь ты все по-своему переуправил! Бес тебя попутал, и ты отправился по вагонам искать приключений.