– Придется с ним расстаться… – грустно сказала бы Лорка. – Но ты ведь не дашь мне скучать?

– Со мной, Лариса, не соскучишься!

И – открылись шлюзы, Женька едва не захлебнулся в бурном словесном потоке, хлынувшем на воображаемую собеседницу. О-о, сколько он мог бы рассказать! Его голова была переполнена знаниями и образами, впитанными из книг, вот только делиться было не с кем. Взять, к примеру, последнюю прочитанную книгу под названием «Могила Таме-Тунга», где писалось о тайнах одного древнего племени и пришельцах, которые, возможно, снабдили это племя тайными знаниями. Никто не читал такой книжки, Женька справлялся у школьных знакомых, а вот он читал! Даже в Мопассана кто-то из ровесников уже заглядывал, и «Декамерон» кое-кем был изучен, а «Могила Таме-Тунга» словно была издана в одном экземпляре. Возможно, он бы поведал о том, как воображаемая история превращается в жизнь (разумеется, под большим секретом). И в итоге Лорка…

Когда он вернулся, мать по-прежнему спала. Надо лбом барражировала одинокая пчела, Женька отогнал ее, после чего поднял выпавшую из рук роман-газету. На обложке было написано: «Юлиан Семенов, “ТАСС уполномочен заявить”». «А меня Толстым мучает, – усмехнулся он, – хочет, чтоб “Войну и мир” начал читать. А я буду – “Войну миров”!» Женька аккуратно подложил детектив в гамак и отправился загорать.

Возвращались под вечер, когда на Советской зажгли фонари. По освещенной части широкого тротуара, как всегда, неспешно фланировала публика, из-за чего за улицей закрепилось название: Бродвей. Здесь демонстрировали «фирмовые» наряды, включали на полную катушку «Спидолы», знакомились и т. п. Женька про себя смеялся: тоже мне Бродвей! Напялил джинсы, врубил приемник, и вот – уже в Америке! Но когда мать решила идти по освещенной части, утащил ее на темную. Здесь почти не было людей, значит, никто не увидит его с дурацкой кошелкой в руках, да еще под опекой матери. «Учительский сынок» и «очкарик» были самыми мягкими из прозвищ, которыми его награждали, и заработать еще одно не было никакого желания.

Дома он дождался, когда мать удалится в кухню, чтобы тут же ринуться к книжным полкам. На уровне его роста стройными рядами теснились одинаковые корешки с золотым тиснением: «Большая советская энциклопедия». Это были залежи разнообразной информации, живительный кастальский ключ, к каковому Женька приникал, если в жизни возникало белое пятно.

Он раскрыл «БСЭ» на букве «В». Судя по приведенной статье, ничего хорошего слово «вуайерист» не заключало, хотя мать, конечно, не права. Ему нужна лишь пища для воображения, а сама по себе дворовая жизнь неинтересна. А жизнь матери? Тоже неинтересна, хотя она и пыталась что-то читать, куда-то ходить, да и сына к этому приучала. Но это ведь Пряжск, он и человека со столичным образованием раскатает в блин, как прокатный стан – стальную болванку. Их класс водили на экскурсию на сталелитейный завод, где Женька видел эти чудовищные машины, с легкостью формующие раскаленные заготовки. Вот и здесь тебя подминает и плющит жизнь, заставляя возиться с дебилами, которые потом либо в колонию попадут, либо в ПТУ. Бессмысленно таким разжевывать образ Онегина, не в коня, как говорится, корм…

Он хотел было еще раз выйти на балкон, чтобы посмотреть сквозь окуляры на вечерние окна, потом раздумал. Мать вряд ли такое одобрит, да и волновало сегодня другое. Может, Лорку в кино пригласить? На классный какой-нибудь фильм, чтобы «детям до шестнадцати»? Но как быть, если купишь билет (об этом всегда можно взрослых попросить), а на контроле тебя не пустят? Размышляя на эту тему, Женька ждал, когда мать отправится спать. А когда дождался, взял стоявшую в углу стремянку и, стараясь не шуметь, приставил к книжным стеллажам.

На самой верхней полке, почти под потолком, стоял ряд книг, которые Женьке было рано читать. То есть так считала мать, он же регулярно туда лазил, подтверждая известное высказывание о запретном плоде. Сейчас, впрочем, он забрался на верхотуру с иной целью. Лорка просто обязана была прочесть затрепанную книжку с простым названием «Жизнь». Нельзя сказать, что вся она была интересной, но от отдельных сцен буквально бросало в жар…

Женька засунул книжку за пояс, быстро спустился вниз и, вернув стремянку на место, отправился к себе в комнату.

5

На выходных папаша не вылезал из мастерской: что-то сверлил, шлифовал, стучал молотком, даже на обед не выходил.

Гул станка прекратился в воскресенье вечером. Старший Рогов вышел из комнаты с поднятыми на лоб очками, задумался, после чего отправился мыть руки. Мать позвала ужинать, но тот молча оделся и куда-то ушел. А спустя час вернулся с Борисом Сергеичем, одноногим школьным трудовиком.

Преподаватель по труду был старым папашиным другом: когда-то они вместе учились в технологическом, вместе устроились на автозавод, вообще были неразлейвода. Судьбы разошлись, когда Сергеич (так называл дружка папаша) угодил под гильотину, рубящую металлические детали. Полез ее ремонтировать, все наладил, а какой-то мудак возьми и включи раньше времени! Ногу выше колена отхватило, будто бритвой, а значит, прощай, родная проходная, хорошо еще, в школу работать взяли. Что Севке, вообще-то, было выгодно. Обтачивать гайки или выстругивать деревянный автомат Калашникова было скукой смертной, а тут – знакомый учитель, водочку пьет на Севкиной кухне, да и вообще души в нем не чает. «Учитесь, остолопы! – показывал он, бывало, Севкину продукцию. – Золотые руки у парня, а у вас?! Руки-крюки, какую пользу вы можете людям принести?!»

Больше часа отец с приятелем торчали в комнате, страстно о чем-то споря. Севка не мог всего расслышать, но слова «перпетуум мобиле» расслышал, как и слово «патент». Первое, насколько он знал, означало «вечный двигатель», какового, по утверждению ученых, не может быть; второе было документом, удостоверяющим право на изобретение. У Рогова-старшего имелось несколько свидетельств, удостоверявших его рацпредложения, только Севка запросто заткнул бы его за пояс (если б дали развернуться, конечно).

– Короче, он не может работать!

Весь красный, Борис Сергеич вывалился из комнаты и похромал в кухню.

– Но он же работает?! – не отставал папаша. – Ведь работает?!

– Значит, есть какая-то хитрость!

Спор продолжили за бутылкой, купленной по дороге. А Севке тут же захотелось ознакомиться с плодами родительских трудов. Убедившись, что выпивать сели надолго, он приблизился к дверям мастерской. Рогов-старший вообще-то не приветствовал визиты сына в святая святых, но дверь все-таки не запирал.

Мастерская оказалась завалена инструментами, промасленной ветошью, только верстачок с маленькими тисками был чистым. На верстачке стояло некое металлическое устройство, вроде как система противовесов, собранная из металлических шаров на небольших штырях. Один из штырей служил маятником и – качался. Без всякого привода, качался сам собой! Не поверив поначалу глазам, Севка внимательно обследовал «мобиле». Устройство не имело мотора, и батарейки не было, и провод к сети не тянулся, а шар между тем ритмично двигался влево-вправо! Значит, не прав физик Гром? Это же он говорил, что вечного двигателя быть не может, но вот, работает прямо на глазах!